Сергей Зацаринный - Венгерская вода

Здесь в Мохши брат Иоганн, бывший тогда совсем молодым человеком, много лет назад взращивал тот самый сад, что представляет ныне столь удручающее зрелище. Отданный в раннем детстве в монастырь он вырос, помогая садовнику, у которого многому научился. Когда его определили в число проповедников, призванных нести слово Божие к диким язычникам в царстве татар, брат Иоганн был послан в Мохши. Причиной такой перемены в судьбе стал венгерский язык, которым владел молодой монах. Знай он только немецкий или чешский, может и доныне блаженствовал под небом своей родины.

Когда выяснилась полная непригодность незадачливого проповедника к этому делу, его определили в помощь более опытному человеку, подвизавшемуся у самого порога ордынской власти. Возле могущественной царицы Баялуни. Тогда и пригодилось его искусство садовника.

Сад этот растили не для того, чтобы отдыхать или любоваться красотой. Любившая выгоду во всём царица, завела его для взращивания плодов к своему столу. Яблок, малины, смородины. Но больше всего она любила ягоду, которую по латыни именуют бородатой, а русские зовут берсенем. А чаще просто крыжовником, потому что рисунок на ней напоминает крест. За саженцами посылали людей в Болгарию. Ягоды заливали мёдом, пересыпали драгоценным сахаром, складывали в глубокие ледяные подвалы, набитые снегом с зимы. Ещё один премудрый грек растил здесь вишни.

Вот теперь Хайме и надумал съездить в этот сад, посмотреть, что ещё осталось. Чем можно покорыствоваться для Гюлистанских вертоградов. За тридцать лет вряд ли что осталось, но ему просто захотелось побывать в Мохши, повидаться с Илгизаром и Магинур. Годы такие, что может больше и не придётся свидеться. Взял с собой брата Иоганна. Сейчас летом, конечно, ничего пересаживать нельзя, зато самое время, высмотреть, что сохранилось. Чтобы пометить, а потом осенью вернуться и выкопать.

— Завтра, с утра, — не спешил садовник, — Оденусь получше и полезу смотреть.

За ужином стали вспоминать былое. Было нескучно. Потому что пришли наконец Илгизар с Мисаилом, а с ними Магинур. Когда покончили с трапезой, Хайме принёс небольшой свёрток.

— Двадцать два года назад наиб сарайского эмира передал эту вещь мне на хранение, пока не вернётся её хозяин. Настало время вернуть.

Он развернул свёрток и нашему взору предстал великолепный синий плащ, вышитый серебром и золотом.

— Он принадлежал Санчо из Монпелье. Так он себя здесь называл.

Это был тот самый плащ, про который мне рассказывал Мисаил. Который был подарен его отцу не то императрицей, не то княгиней, и который по счастливой случайности спас ему жизнь.

— Я хранил его в память о женщине, которую когда-то любил. Её дочь подарила этот плащ твоему отцу.

— Она тоже любила тебя. Всю жизнь. Вспоминала перед смертью.

Хайме горько усмехнулся:

— Откуда тебе знать? Она умерла за четверть века до твоего рождения.

— Мне рассказала её дочь. Перед смертью в Неаполе мы посетили её с моим учителем, и она вспоминала моего отца. Потом свою мать. Потом подарила мне перстень, который ей остался от матери, сказав, что та хранила его всю жизнь, потому что получила из рук юноши, которого тайно любила. Он уехал на Восток, освобождать Гроб Господень и больше о нём ничего не было известно. Конечно, ты мне не веришь. Мало ли что можно наболтать.

Мисаил сунул руку за пазуху и протянул Хайме перстень:

— Не думал, что встречу человека о котором всё это говорилось.

Камень сверкнул огненными искрами. Только теперь в них не было ничего зловещего.

— Тот самый, — улыбнулся Хайме, — Подарок арагонского принца, который я нёс на бархатной подушечке.

В тот вечер ещё долго вспоминали былое. Мы только слушали молча. Узнав, что Хайме жил некогда на Кипре, я принёс, оставшегося у меня королевского вина. Старый рыцарь растрогался:

— Ты был в замке Колосси? Там ещё неподалёку монастырь, который все называют кошачьим. В нём живёт неимоверное количество кошек, завезённых какой-то императрицей.

В тот вечер я так и не рассказал Злату о своём открытии, сделанном в бумагах брата.

На следующий день, ни свет ни заря брат Иоганн уже направился в сад. С ним, явно нехотя шёл Хайме и, конечно, такое дело не могло обойтись без нашего Баркука. Хоть для него даже не нашлось одежды, защищающей от колючек и жгучей травы. Хайме предлагал дождаться полудня, чтобы хоть обсохла роса, но старому садовнику не терпелось обозреть свои былые владения.

Илгизар с Мисаилом снова устремились в заветную лабораторию варить колдовское снадобье, а мы с доезжачим смогли, наконец, спокойно обсудить последние записи Омара. За этим занятием нас и застал возбуждённый Баркук. Оказалось, едва они начали продираться сквозь мокрые от росы заросли, брат Иоганн, рассказал, что в глубине сада есть колодец, из которого, по слухам ведёт подземный ход в какие-то тайные подземелья. Мальчишке, конечно, сразу захотелось на него взглянуть. А когда Баркук продрался туда сквозь разросшиеся кусты, то его внимание сразу привлекла верёвка. Она была привязана к дереву и уходила вглубь колодца. Значит туда кто-то спускался. Мальчик вытащил верёвку и обнаружил, что она оборвана. Выходит, тот, кто спустился, так и не выбрался обратно. Теперь Барак горел желанием спуститься в колодец самому.

Злат отнёсся к этой затее настороженно. Старые колодцы таят опасность. Говорят там селятся джинны и нередко, спустившихся туда легкомысленных смельчаков поднимают обратно мёртвыми, но без малейших следов насилия. Поэтому Баркука решили обвязать вокруг пояса верёвкой и сразу вытащить, едва он коснётся дна. Для этого Злат послал двух стражников поздоровее. Ни ему, ни мне не захотелось лезть, сквозь сырые заросли, чтобы посмотреть, чем всё это кончится.

Однако продолжить неспешную беседу на ласковом утреннем солнышке нам не удалось. Вскоре появился Баркук с мешком в руках. Он нашёл его на дне колодца. Рядом с телом человека, которого погубила та самая оборвавшаяся верёвка. Кто был этот человек не нужно было гадать — на мешке красовалась печать моего брата Омара. В нём был ладан.

От тихого утреннего благодушия не осталось следа. Дюжие стражники устремились топорами и саблями рубить проход, сквозь кустарник. Принесли факела, верёвки. Вскоре тело несчастной жертвы колодца было извлечено на свет. Видимо, оно пролежало там с осени, поэтому являло собой зрелище крайне неприглядное. Опознать его теперь можно было разве что по остаткам одежды. Хотя проще было это сделать по перстню, красовавшемуся на пальце. Это была печатка моего брата.

Кончина этого человека была ужасной. Верёвка, по которой он спустился, оборвалась и колодец стал его могилой. Здесь никто не бывал и криков из под земли не услышал. Умереть от жажды на дне колодца — было что-то жутковатое и назидательное в такой смерти.