Мишель Бюсси - Я слишком долго мечтала

Пока он ждет зеленого света, стоя между крытой автобусной остановкой и скамьей, оккупированной каким-то бродягой, раздается музыка, словно телефон решил помочь ему скоротать время.

Несколько фортепианных аккордов звучат у него в кармане.

Let It Be …

Натали!!!

Илиан мысленно благословляет Улисса. Получив послание продюсера, он тотчас включил в «контакты» ее номер и присвоил ему эту мелодию.

Let It Be.

Какая другая музыка была бы достойна звонка Натали? Он много раз перечитывал письмо Улисса: Только что мне звонила Натали. Да-да, твоя прекрасная ласточка … Илиан глазам своим не верил, не мог поверить… Натали … Он улыбнулся, прочитав слова Улисса: Если она позвонит, будешь знать, что это она. Решай сам, как поступить . Да что тут решать?! Разве он сможет не поговорить с ней, ведь он ждал этой минуты двадцать лет!

Ждал, когда Натали нарушит свое обещание…

Когда разорвет их жуткий договор…

Илиан оглядывает по очереди голубое небо, кровавый глаз светофора и, замечтавшись, бежит через дорогу на красный свет, а его рука уже нащупывает мобильник в кармане. Он пересекает улицу, смакуя последний миг ожидания, перед тем как включить телефон. Ну почему, почему он не сделал первый шаг? Чего он ждал все эти годы?

Услышать… услышать… услышать ее голос…

Хватит одного лишь «здравствуй», одного простого «здравствуй», и все начнется снова.

Ответить на вызов .

Его палец обрывает мелодию. После фортепианного вступления настал черед Натали, пусть она запоет!

Яростный скрежет автомобильных колес раздражает Илиана, но он не поднимает глаза, а лишь крепче прижимает к уху трубку. Он не хочет упустить первое слово единственной женщины, которую любил в этой жизни.

Илиан не видит, как белый автомобиль набирает скорость.

Илиан не делает ни единого жеста, когда бампер подсекает его под ноги.

Илиан не произносит ни единого слова, когда капот машины подбрасывает его, раскрутив тело волчком; когда его раздробленные руки взлетают вверх и бессильно падают; когда его пальцы выпускают телефон и тот отлетает в сторону, на мостовую, – со стуком, как брошенный камень.

И когда его голова ударяется об асфальт, когда его рот, открывшись, испускает кровавую слюну, глаза извергают слезы, а горло – последний выдох, жизнь покидает его через проломы в груди, раздавленные ноздри, надорванное ухо и раскроенный череп.

– Илиан!.. Илиан!..

Вокруг собираются прохожие.

– Илиан!.. Илиан!.. Это ты? Ты слышишь меня?

Голос Натали звучит как шепот в трубке телефона, валяющейся на асфальте.

Шепот, которого в суматохе никто не слышит.

Шепот, которого никогда не услышит Илиан.

Илиан не ответил.

Ил принял мой звонок. Ил услышал мой голос. Ил услышал, как я его зову.

Но Ил мне не ответил. В трубке пробивался шум, как будто Ил шел по улице, как будто он спрятал телефон подальше.

Я ждала. Долго. Потом нажала «отбой».

И без конца перебирала в памяти бессмысленные слова, все эти годы слагавшиеся в глупый стишок.

Перелет длился целый день, мы прибыли в Руасси только в семь вечера с минутами. Получив свой чемодан, я снова набрала номер Илиана, потом еще раз – в лифте, который спускался к автостоянке.

На этот раз телефон был отключен.

Я безумно устала.

И вот я уже в машине, трогаюсь с места и первым делом выключаю радио: у меня нет никакого желания услышать Let It Be, Boys Don’t Cry или La Bamba , хотя во время рейса Монреаль – Париж на мою долю не выпало никаких тревожных совпадений. Никто из пассажиров не напевал слова, подаренные мне Илианом, и не было никаких намеков в обращениях Жан-Макса к пассажирам, в разговорах Сестры Эмманюэль, Жорж-Поля, Фло (странно молчаливой с тех пор, как я изобразила метательницу камней на мосту Жака Картье) и Шарлотты (которую очень украсила новая челка работы квебекского мастера из самой крутой монреальской парикмахерской). Неужто новый камешек времени утратил свою магическую силу? А может, тот, что канул в воды Святого Лаврентия и каким-то чудом вернулся в мою сумку, не переносит сырости, как, например, обыкновенный мобильник или фотоаппарат? Эдакий испорченный гаджет, стоило ему попасть в воду! Несколько странно для волшебного камня, выловленного колдуном со дна реки.

Выезжаю со стоянки.

Теперь я почти радуюсь этой череде странных событий. Наверно, сказалось долгое нервное напряжение. Или виновата разница во времени? Или ходьба после шестичасовой неподвижности в полете? Или попросту радость возвращения домой? Какой-нибудь час – и я уже буду в Порт-Жуа. Потом долгий душ. И даже если Марго едва поздоровается со мной ( Ой, мам, ты уже вернулась? А хлеба по дороге не купила? ), даже если Лора позвонит со своим обычным вопросом ( Так ты сможешь завтра посидеть с близнецами? ), Оливье уж точно будет вести себя как надо. Приготовит легкий, но красиво оформленный ужин – салат, суши, семгу с рисом и травами, – откупорит бутылку моего любимого белого вина «Гевюрцтраминер» и не задаст ни единого вопроса, просто позволит мне спуститься с небес на землю, рано отпустит спать, ляжет рядом, займется со мной любовью, если я не буду слишком квелая, или дождется моего пробуждения, если я сразу забудусь мертвым сном. Оливье знает наизусть, принимает и предупреждает все, даже самые неожиданные, мои желания.

Пересекаю Отверн. Ох, как же я все-таки устала! Я редко так устаю, возвращаясь из рейса. Почти бессознательно сворачиваю на стоянку с бензоколонкой и в последний раз набираю номер Илиана.

Номер точно правильный, ведь ответил же он в первый раз – правда, я ни слова от него не услышала.

Гудка больше нет, как будто телефон отключен.

Что ж, тем лучше. По крайней мере, я стараюсь себя в этом убедить.

Даю выехать грузовику и выруливаю на шоссе следом за ним.

Да, конечно, это к лучшему. Значит, все кончено. Значит, я вышла из того возраста, когда можно вносить разлад в свою жизнь. Я столько лет пыталась обрести душевное равновесие, отделить то, чем можно пренебречь, от того, что жизненно важно, – от общения с друзьями, любви к мужу. Да, я хочу любить Оливье. Чувствовать себя спокойно рядом с ним, потому что его дом – мой дом, который иногда проклинаешь, но куда всегда хочешь вернуться. Страсть – это желание сбежать с кем-нибудь из тюрьмы, а любовь – привычка к своей тюрьме, разве не так? Оливье раздобрел, Оливье облысел, и все-таки Оливье еще красивее, чем прежде, еще добрее, еще элегантнее…