Мишель Бюсси - Я слишком долго мечтала

Возвращаюсь в «шеви». Илиан стоит в одних трусах у газовой плитки и варит кофе. Он ни о чем не спрашивает. Воплощенная деликатность! Наклоняюсь, чтобы собрать свои вещи, раскиданные вокруг матраса. Сумка. Камень времени. Илиан протягивает мне чашку дымящегося кофе.

– Я останусь в Сан-Диего еще на несколько дней, тут есть пара мест, где можно поиграть. Но у тебя же всегда дальние рейсы.

Я беру чашку, она обжигает пальцы. Как просто было бы сказать «да». Но он прав, у меня только дальние рейсы. Мы сможем увидеться разве что в Шанхае, Мельбурне или Йоханнесбурге. То есть никогда. А где-то в уголке сознания скрежещет Лорин кашель – там, далеко отсюда, и мне представляется Оливье – встревоженный, безупречный Оливье, сидящий всю ночь у постели дочери. Ответ вырывается неожиданно:

– Я что-нибудь придумаю. На следующей неделе я свободна, но могу попроситься в какой-нибудь рейс. То есть выбрать, куда лететь.

Илиан застывает, растерянно глядя на меня. А я любуюсь этой застывшей наготой. Да, я обязательно что-то придумаю, Ил… Жар, обжигающий пальцы, превращается в пожар, охватывает руки, плечи, сердце, чрево, опаляет меня всю, от сосков до последнего волоска между ног. И я наслаждаюсь этим божественным огнем, одновременно проклиная морок, имя которому – желание. И тщетно убеждаю себя, что Илиан красив не более чем любой другой мужчина, он не сильнее, не стройнее, не изящнее, но тогда почему я так вожделею? Неужто потому, что даже самая прекрасная фигура не может сравниться с простой улыбкой?!

– Ну что же, если прилетишь в Барселону, я, в свой черед, могу дать тебе обещание.

Илиан стоит рядом со мной. Моя рука тянется откинуть прядь волос со лба, дотронуться до его щеки, скользнуть по шее.

– Ты помнишь тот фильм под звездным небом Монреаля – «Жизнь прекрасна»? – продолжает Ил. – Помнишь, как Гвидо удается завоевать свою принцессу? [89] La princesse ( фр .) – это и принцесса, и княгиня. В фильме «Жизнь прекрасна» героиня принадлежит к княжескому семейству, тогда как Гвидо родом из бедной еврейской семьи.

– Да…

– Если приедешь в Барселону, обещаю, ты тоже влюбишься в меня!

Мой палец останавливается, губы приникают к его соску. Чертов петух, распустивший хвост! Одна ночь любви, пусть и безумной, и сладостной, несколько «Я тебя обожаю!», вырвавшихся в момент экстаза, и вот у него уже мания величия. Я шепчу:

– А ты в это веришь? Смотри, берегись, как бы с тобой такого не случилось!

Его рука ложится на низ моего живота и медленно, нежно проникает внутрь.

– Это уже случилось, Нати. Я… уже влюблен в тебя.

Я зажмуриваюсь. Меня окутывает тьма. Но это длится всего полсекунды, я быстро открываю глаза. И первое, что вижу, – горло Фло.

Нож Робусто приставлен к ее шее, но лезвие не вонзилось… Пока нет. Я встречаюсь глазами с безразличным взглядом убийцы, но не могу шевельнуться: Леденец давит на меня всем телом, не давая и вздохнуть. Для них это просто ремесло. Зарезать Фло, а затем и меня. Я замечаю, как пальцы Робусто крепче сжали нож, чтобы рассечь сонную артерию. И вдруг мир содрогается.

Что это – землетрясение?

Мощный толчок подбрасывает фургон, и все, что находится внутри, – музыкальные инструменты, консервные банки, стаканы и прочая кухонная утварь – с грохотом разлетается во все стороны, матрас встает дыбом. В фургон будто ворвался ураган. Нож Робусто отлетает к приборной доске. Очередной толчок впечатывает Леденца в спинку пассажирского сиденья. Я не слышу ни его проклятий, ни воплей его кореша – все заглушил грохот, раздавшийся снаружи. Я инстинктивно сжимаюсь в комок. Боковым зрением замечаю, что Фло тоже съеживается. Стенки фургона вибрируют и скрипят, но страшнее всего грохот.

Внезапно взвывает автомобильный гудок.

Робусто оказался стойким парнем: устоял на ногах, а теперь подобрался к окну и выглянул. В борт «шеви» тараном врезался чей-то «бьюик». За рулем тот тип, что несколько минут назад маячил за стеклом.

Робусто оглядывается на меня, я в ужасе таращусь на него, пытаясь сообразить, что происходит.

Робусто снова отворачивается к окну. Он бы уже выскочил и разобрался с этим психом, но завывающий сиреной гудок наверняка уже переполошил всю округу. Откуда-то издали отзывается другая сирена, уже настоящая – полицейская, и судя по звуку, машина быстро приближается.

– Сваливаем! – хрипит Робусто.

Не вспомнив про нож, не дожидаясь напарника, он выскакивает из «шеви». Леденец, судорожно натягивая штаны, пингвиньими шажками бросается следом.

Я нашариваю дрожащую руку Фло.

Арендованный мной «бьюик» смят в гармошку. А мы спасены.

Жан-Макс ходит в героях, не уставая сообщать всем и каждому о своем подвиге. Сначала потренировался в красноречии перед гуляющими в парке Чикано, затем изложил приукрашенную версию полицейским из комиссариата Баррио-Логана, а под конец блеснул совсем уж захватывающим сюжетом перед экипажем «боинга» на обратном пути в Париж.

Мы с Фло сердиться на него не способны, пусть рассказывает эту историю, если ему так нравится, хоть десятилетиями, в режиме нон-стоп.

Я долго не могла догадаться, как Жан-Максу удалось нас разыскать, впрочем, полицейские, прибывшие на место происшествия, тоже этого не поняли. Оказалось, все было очень просто: командир Баллен, расставшись с нами на стоянке Сан-Исидро, битый час таскался за Шарлоттой по моллам, и ему это обрыдло. Тогда он написал Флоранс: «Где вы?» Фло ответила, прикрепив несколько фотографий стенных фресок и наш маршрут от стоянки у входа в парк Чикано до фургона, стоявшего перед фреской La Soldadera .

Жан-Макс прошел по нашему маршруту, заглянул в оконце «шеви», увидел нас, связанных и беспомощных, и ушел, якобы испугавшись Робусто, а дальше принялся импровизировать. Вызвал полицию, сел в «бьюик», пристегнулся, разогнался и, вдавив кнопку гудка, врезался в фургон.

– Вам повезло, – сказал комиссар полиции Баррио-Логана, – очень повезло. Прогуливаться вдвоем в таком квартале крайне рискованно!

Я сразу поняла, что полицейские не собираются глубоко копать и ограничатся поисками мелкой шпаны, на которую наткнулись две иностранные дурынды зрелого возраста.

– Мы обязательно найдем их, сеньоры, они тут отпечатков наоставляли на два срока.

Фло изобразила, будто ее удовлетворил такой подход к делу. Она виновато кивала, когда пожилой комиссар журил ее за легкомыслие на смеси испанского с английским, и поддакивала, когда он толковал ей о наркотиках и бандитизме, пугая статистикой преступлений в районе.