Андрей Звонков - Невидимка. Фельдшер скорой – агент уголовного розыска

В кухню вошли двое еще не знакомых сотрудников подстанции. Коренастый темноволосый парень с выпученными черными глазами встал перед Иваном.

— Ты кто?

— Фельдшер, Иван Тупицын. — Иван привстал, поднимая руку для пожатия. Пучеглазый сделал вид, что не заметил руки, отошел к холодильнику.

— Так это ты теперь — персональный лекарь мамаши Бейкер?

Иван усмехнулся.

— Скажешь тоже. Просто удачно в вену попал.

— Ну, нет, — пучеглазый налил себе в кружку кефир, — она бы не зудела теперь всем, что наконец-то на подстанции появился нормальный фельдшер, а не рукожоп.

— Она что вызывала опять?

— Да она каждый день вызывает. — У пучеглазого на верхней губе остались белые кефирные усы. — То ноги болят, то подушку поправить, то в жопу поцеловать… затрахала уже. То солутану ей купи, потому что у нее закончился. ЮАН с ней носится как с золотой курицей.

— Может быть, сальбутамол? — удивился Иван, — зачем ей солутан?

— Пьет его, литрами. Он же отхаркивающий.

— А что у нее трое сыновей, сами купить не могут?

— А то! — пучеглазый, включил плиту и поставил чайник, — твари, воду выпили, а поставить нет никого. Жди теперь, пока закипит. Понимаешь, мы медики, в аптеке можем взять и пять флаконов и десять. И без рецепта. Нам продают.

— Зачем столько? — удивился Иван.

— Ты что, вчера родился? — пучеглазый еще налил кефир. — За пузырь солутана торчки хорошие деньги дают. Из него «винт» делают.

— Винт — это метамфетамин первитин? Эфедрон?

— Ну да. А мамаша солутан так глушит, из горла.

— Но это же вредно для сердца, — сказал Иван. — У нее и так гипертрофия правых отделов.

— Грамотный чо — ли? — собеседник заинтересованно смотрел на него.

— Ну, так, разбираюсь. У астматиков это характерное осложнение — легочное сердце. Как тебя зовут?

— А, да, извини, забыл. Александр Линдер, фельдшер. — Линдер шутливо «щелкнул каблуками» кроссовок и отдал честь.

— К пустой голове… — начал Иван, но Линдер его перебил.

— Брось, это в совке, а в американской армии отдают честь и без шапок. Все это условности. Честь моя, кому хочу, тому и отдам… и как хочу. — За Линдером вошел еще один незнакомый субъект, как и Сашка явно неславянской внешности. Тощий, с изрытым старыми прыщами лицом над выступающим кадыком и с огромными ушами как у котов ориентальской породы.

— Здгаствуйте, — сказал ушастый субъект, — Саша пгедставьте нас.

— Без пгоблем, — явно глумясь над ним, сказал Линдер, — позвольте пгедставить: доктор Песах Изгаилевич Пинскер, пгошу жаловать, но любить не обязательно, а это личный фельдшер нашей незабвенной и горячо нелюбимой Ма Бейкер — Иван Тупицын.

— Можно, Павел, — сказал Пинскер. Он прошелся по кухне, и от его ушей потянуло ветерком, как от лопастей вентилятора. — Так вот ты какой — севегный олень?! Наслышан… поздгавляю!

Иван заинтересованно следил за колоритной парочкой. На реплику доктора он скромно махнул рукой, пробормотав «ерунда».

— До сих пог, — сказал Пинскер, — мы с вами не совпадали сменами, Иван, что пгивело вас сегодня?

Иван заметил, что, во — первых, Пинскер старается употреблять поменьше слов с буквой ЭР, а во — вторых, не особенно переживает по поводу своей картавости.

— У меня движок задымил, — объяснил Иван, — попросил шоферов разобраться.

— Какая у вас машина? — осведомился доктор.

— «Жигули» — четверка.

— Советский автопром создает конструктор «сделай сам», или маслосъемные колпачки или зажигание, — вмешался Линдер. — Все делается для того, чтобы владелец мог получать удовольствие от ремонта своего ведра с болтами. Как было в СССР? Купил машину, учись ремонтировать! Или найди себе «дядю Васю» в гараже за поллитру.

— Саша, вы с ума сошли? За такие гечи вас в СССГ в кутузку бы отпгавили!

— А чего ж вы не смылись, Песах Израилевич? — зло отозвался Линдер. — когда еще был СССР, сейчас стали бы знаменитым правозащитником, жертвой кровавого сталинского, нет брежневского режима! А теперь поздно. Кому мы там нужны? Правда ведь, Брежнев был тиран красно — коричневый?

— У меня тут все пгедки похогонены, Саша, вы же знаете. И, действительно, кому я там нужен? В официанты не хочу, а вгачом мне там габотать не дадут. Вы чайник поставили? А пго Бгежнева не говогите, не было ничего кговагого. Вы должны помнить!

— Конечно, поставил! Суки, выхлебали кипяток, а подумать о людях ни у кого не шевельнется совесть. Помню я брежневский режим! Как людей не выпускали в землю обетованную! Попил кровушки иудейской проклятый коммуняка! Валерию Ильиничну посадил, гад!

— Совесть нынче не гентабельна, Саша, вы же сами говогили. Она дохода не пгиносит, одни убытки. А Новодвогскую не поминайте всуе. Больная она на всю голову.

— А то, что мы вместе работаем? Коллегиальность уже не учитывается? — Линдер вынес из холодильника два пакета: — Вот ваше кошерное, а вот мое — трефное. Питайтесь!

Пинскер тщательно отмерял ложкой порции чая и сахара в кружки себе и Линдеру. Он пальцем подравнял горку заварки, и сыпанул Линдеру, себе всыпал ложку с верхом.

— Песах Израилевич! — Линдеру, кажется, доставляло удовольствие так обращаться к доктору, — не жидитесь, мне четыре ложки сахара!

Иван пытался понять, все интермедия персонально для него, или эта пара иудеев постоянно так общается? Он не заметил, когда в кухне появился доктор Оболенский. Иван увидел, что тот уже сидит в углу, выковыривает изюм и отламывает от плюшки «Московской с маком» полосочки и отправляет в рот.

— Саша, мне кажется, вы от доктора Пинскера требуете невозможного, — сказал Оболенский. Он не стал объяснять своих слов.

Иван увидал, что полупрозрачные в солнечных лучах уши доктора Амнуэля покраснели.

— Михаил Глебович, здравствуйте! — Тупицын из своего угла помахал рукой, приветствуя Оболенского.

— О! И вы тут? — Оболенский, уже полулежавший на стуле, сделал попытку оторвать зад, но не преуспел и вернулся в прежнее положение. — Какими ветрами?

— Случайно, машину починить заехал. Можно вас спросить?

— Можно. Спросите. — Оболенский немного перекатил свое тело, навалившись животом на стол. — А о чем?

— О Куперине.

Оболенский поперхнулся булочкой.

— О ком? — он помахал рукой, откашливаясь, давая понять Ивану, что он понял, а переспросил просто от неожиданности. — Что это вы о нем вспомнили? — спросил, откашлявшись, а Линдер и Пинскер поглощали свои запасы, не вмешиваясь в разговор, потому что время на обед ограничено.

— Да случайно узнал, — опять, как и Сидорчуку принялся объяснять Иван, — вот Андрей Геннадьевич мне кое — что рассказал, но немного. Мне интересно, а за что его старые сотрудники не любили?

— А за что его было любить? — серьезно и немного раздражено проворчал Оболенский, — во — первых, именно он объединил скорую и неотложку и нас стали гонять на все подряд, от прыща в носу до авиакатастроф. При этом очень скверно обеспечивали материально и зарплату долго не поднимали, народ побежал со «скорой». Потом он был невероятно высокомерен. Этакий удельный князь. И ходили слухи, что он обложил заведующих подстанций данью. За что, в конце концов, и посадили на восемь лет.