Константин Веснин - Незабываемое лето, или Женитьба полковника

Глеб закурил.

— Я потом не мог вспомнить, сколько времени мы так стояли друг напротив друга, потерял ощущение реальности… Помню только, как моросящий дождь тоненькими струйками стекал за воротник. Упитанный господин широко улыбался, что-то говорил Люсе, указывая на выстроившиеся роты. Его лицо, особенно бегающие глаза, врезались мне в память. Он был заметно старше ее…

Какими-то обрывками из тумана долетели до меня слова команды «Рота, налево, шагом марш!» Тело автоматически выполняло приказы, а сердце осталось там — около кареты, под моросящим дождем…

Глеб замолчал. Зося не решалась нарушить возникшую паузу.

— Я написал рапорт и вернулся в Заозерск. И началась череда будней…

— А ты не пробовал узнать дальнейшую судьбу Люси?

— Нет.

— Я не понимаю, если она тебя любила, то почему она вышла замуж за другого? Тем более — за человека намного старше ее?

— Она была такая беззащитная, моя Люся, такая доверчивая и робкая. А он… я ничего не знаю про него. Только его лицо… Это было лицо самодовольного человека, привыкшего ни в чем себе не отказывать и брать от жизни все, что захочется…

— Я вижу, твоя боль — до сих пор в твоем сердце. Ты — однолюб.

Последняя фраза как будто пробудила Глеба, освободив от пелены воспоминаний. Он улыбнулся и повернулся к Зосе:

— Но я бы хотел обрести любовь… Хотя сердце и болит, но оно готово к новым отношениям. И мне бы хотелось, чтобы мы…

Он не договорил, так как Зося отрицательно покачала головой.

— Глеб, мы — разные с тобой. Я вижу, какой ты милый и добрый человек. У тебя душа чистая, как у ребенка. Ты найдешь еще свою любовь. Я понимаю, что говорю. Я хорошо знаю себя. Ты будешь несчастлив со мной. Не обижайся, но эти слова от самого сердца.

Тишина ночи была прервана гудком поздней электрички. Зося смотрела на Глеба долгим задумчивым взглядом:

— Пойдем… погуляем, а то ноги затекли сидеть в машине. Хочешь, я тебе спою что-нибудь?

— Давай вместе споем. Начинай.

— Нет, сегодня ты выбирай песню.

Глеб грустно улыбнулся и тихонько запел:

— Как много девушек хороших, как много ласковых имен…

Его голос, с легкой хрипотцой, чем-то напомнил Зосе голос Утесова. Она негромким мелодичным голосом стала направлять его в правильную музыкальную тональность:

— … удивительно хорош, и ты поешь…

И они, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза, запели:

— Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить… Сердце, как хорошо, что ты такое, спасибо сердце, что ты умеешь так любить…

…Было далеко за полночь, когда Глеб подвез Зосю к воротам пансионата.

— Мне было очень хорошо с тобой, Глеб.

Глеб ощутил легкое прикосновение ее пальцев. Сердце защемила грусть.

— Ты это сказала так, будто прощаешься со мной навсегда…

— У меня предчувствие, что это наша с тобой последняя встреча…

— Постой. Я только хотел сказать тебе…

— Что?

— Мы иногда можем совершить поступок… необдуманный или под действием момента, который потом отзовется долгим эхом боли и раскаяния. И особенно тяжело позднее раскаяние, если пострадали невинные люди… а изменить ты уже ничего не можешь…

Глеб с трудом, на ходу, подбирал слова, и Зосе казалось, что его прищуренный правый глаз насквозь пронизывает ее.

— Я только хочу, чтобы ты помнила об этом всю жизнь…

Петрович оставил калитку приоткрытой, и Зося бесшумно проскользнула внутрь. А Глеб все стоял и смотрел туда, где в темноте ночи растворилась маленькая фигурка Зоси.

Он не поехал сразу домой, а заехал к себе в отделение полиции. Предчувствие не обмануло его — на столе лежал запечатанный конверт с результатами проведенной экспертизы.

…Вот и все. Всему есть начало и конец…

Глеб сел за стол, но еще долго не прикасался к конверту. В окно было видно звездное небо — вечный вопрос и вечное ожидание ответа.

…Постепенно цвет неба стал понемногу меняться, появлялись светлые тона, а Глеб все сидел за своим столом, и его пальцы крепко сжимали конверт. Он догадывался о результатах экспертизы, поэтому они не шокировали его своим прямым приговором. Он приготовился к нему и воспринял его с хладнокровной решимостью.

Сейчас за столом сидел человек, долг и честь в жизни которого были превыше всего. Долг и честь офицера полиции, преданного своему делу. Долг и честь, впитанные им с детства из негромких рассказов деда долгими зимними вечерами. Он и сейчас был в душе тем вихрастым мальчишкой, который заворожено слушает, как большой и сильный дед ведет неторопливый рассказ о страшных первых днях войны, когда он, будучи молодым лейтенантом, попал в окружение и с боями пробивался к своим. О тяжелых оборонительных боях под Сталинградом, когда их отряд НКВД в течении трех суток сдерживал прорвавшие советскую оборону немецкие танки и пехоту. Тогда из его выпуска школы милиции в живых осталось только трое курсантов. А потом, после Победы, когда мир прочно обосновался на земле, были тревожные будни советской милиции и простые, не заметные рядовым гражданам, но геройские поступки советских милиционеров. Он вспоминал деда, отца, он будто снова был с ними, слышал их негромкие голоса, когда они усталые приходили с работы, а он, еще совсем мальчишка, бегал по дому с игрушечным пистолетом за невидимыми врагами…

И теперь долг и честь офицера полиции были превыше всего, но… с честью бой вела любовь, или то, что сейчас жило в душе, то светлое и нежное чувство, которое родилось в эти летние звездные вечера, честь мужчины по отношению к доверившейся ему женщине. Зося заняла свое место в его сердце…

Рассвет неумолимо рвался в окна, окрашивая полутонами потонувшую в сигаретном дыме фигуру следователя. Глеб не сомневался в принятом решении.

Ночь Ксения провела беспокойно, проснулась рано и уже пила чай, когда услышала громкие голоса в коридоре. Алевтина Николаевна что-то говорила Зосе, потом послышался стук закрываемой двери соседнего номера и сдавленные рыдания. Они, несомненно, принадлежали Зосе.

Ксения быстро вышла в коридор. Алевтина Николаевна была в своем кабинете.

— Ах, Ксюшенька. Заходи, заходи. Мне сейчас позвонил Глеб и сообщил, что он написал рапорт с просьбой отстранить его от ведения дела о краже.

— По какой причине?

— Он не объяснил. Сказал, что завтра прибудет новый следователь, но кто это будет — не уточнил.

Ксения молча выслушала, что ей сказала Алевтина Николаевна. Она только вздрогнула, когда услышала о новом следователе.

Сразу после завтрака Вирсавий Легонтович уже бродил по берегу, высматривая Ксению. От волнения он вспотел, руки дрожали, под глазами залегли глубокие тени.

Прошедшую ночь он провел без сна. В голову лезли разные мысли.