Ольга Баскова - Проклятая сабля крымского хана

— Шлет Девлет Гирей, мой господин великий всех земель и ханств, тебе привет большой, — продолжал посол и зачитал: «Сожгу и опустошу все твои земли за Казань и Астрахань. Будешь помнить… Я пришел в твою вотчину с войсками, все поджег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел в Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблею побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и достоинство, ты бы против нас стоял! Отдай же мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал, и опять меня в готовности увидишь. Как тебе, Иван, понравилось наше войско? Не доказал ли я, что оно сильнее твоего? А ведь могло все быть иначе. Предлагал я тебе дружбу, выступил бы ты вместе со мной — так нет же, ты пришел против нас, показав, что ни чести, ни достоинства не имеешь. Что ж, теперь слушай мои требования. Будешь дань мне платить, как раньше, как платил Василий III Мухаммед Гирею после 1521 года, передашь мне мои юрты, Астрахань и Казань. А дороги государства твоего я видел и опознал».

Воеводы в испуге посмотрели на государя. Иван лишь усмехнулся, не выказывая гнева.

— Хороши твои речи, — обратился он к татарину, — и речи твоего господина хороши. Только нечего мне дать твоему царю. Видишь, во что я одет? — Он откинул полы дешевой бараньей шубы, показав сермяжный кафтан. — Твой царь мое царство сжег и казну разорил. Чем же дань платить? Так и передай: дать-де ему нечего. Что до Астрахани… Передай, уступлю я хану Астрахань, ежели мы договоримся, кого на трон посадить.

Лицо посла омрачилось, сквозь смуглоту проступила бледность.

— Сомневаюсь, что хан останется доволен твоими ответами, — ответил он развязно. — Новой войны не боишься? В другой раз мой великий господин сам на твой трон сядет.

— А это мы еще посмотрим. — Иван Васильевич ударил посохом, желая показать, что переговоры окончены. Татарин оскалился на прощание, однако царь не повел и бровью. Когда за ним закрылись двери, молодой щеголь Борис Годунов, недавно приближенный к царю и очень им уважаемый, молвил, поклонившись:

— Не понравятся, государь, твои речи Девлет Гирею. Как бы не пошел на нас снова.

— А ты боишься? — Узкие серые глаза царя озорно блеснули.

— Считаешь, готовы мы снова такой бой принять? — спросил Григорий Бельский, прозванный Малютой Скуратовым.

— Поглядим, — уклончиво ответил царь. — Ты, Григорий, вот что. Подумал я тут и решил, что разбил нас супостат благодаря опричнине.

Воеводы, как по команде, посмотрели на Григория, одного из главных опричников. Молодой Борис в который раз подумал, что внешне Бельский ужасен так же, как и внутри: низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и челюсти, череп несуразной формы, впалые уши, неопределенного цвета глаза, никогда не смотревшие прямо на человека. При взгляде на Малюту многим казалось, что этот человек ничего не чувствует, не способен любить и страдать. Поступки Скуратова — Бельского говорили о том, что он упивается казнями, радуется мучениям. Его ненавидели и боялись все, кроме Ивана Васильевича, любившего и дорожившего им, своим верным слугой.

— Решил я с опричниной покончить, — твердо сказал Иван Васильевич. — И поручаю это тебе, Григорий. Не оправдали опричники моего доверия, трусами оказались. Ненавижу храбрецов, которые с безоружными борются. Ты разберись с ними. Казни, кого сочтешь нужным.

Малюта потупил взор. «Нашел виноватых, — пронеслось у него в голове. — Теперь хочешь, чтобы я смерти предал тех, кто еще недавно служил тебе верой и правдой».

Эта мысль никак не отразилась на его лице.

Царь отдал еще несколько приказаний, касавшихся войска, и распустил совет, зная, что он запустил машину, которая закрутится, зашумит, давя собой всех, кто попадет под ее жернова. Так и случилось. Скуратов развернул бурную деятельность уже на следующий день. Многие знатные опричники лишились жизни, кто-то заплатил штраф. Сам же Иван тоже не терял время даром. Приказав составить подробное донесение о том, как Девлет Гирей беспрепятственно достиг Москвы и даже сжег ее, Иван решил обезопасить границы, расставив войска в тех местах, которые пересекал крымский хан. Позаботился он и о том, чтобы подготовить себе ходы к отступлению, укрепив Новгород, сделав его своей второй резиденцией и перевезя почти всю казну. Посчитав, что он достаточно обезопасил страну от нашествия, Иван IV согласился принять татарских послов. На этот раз он не облачался в баранью шубу и сермяжный кафтан, которые вот уже долгое время хранились бог весть где. Иван Васильевич восседал на троне в самой лучшей одежде, и на его пополневшем лице не было и тени растерянности и испуга. К нему полностью вернулись самообладание и уверенность.

— Мой господин спрашивает, как быть с Казанью и Астраханью, — звонко спросил узкоглазый татарин.

Царь слегка растянул в улыбке тонкие губы.

— Этот вопрос мы должны решить только с полномочным посольством, — ответил он уклончиво. — Такое мое разумение, что ты не можешь принимать в этом участие.

Татарин нервно сглотнул, но сдержался. Иван Васильевич прямо намекал, что считает его никем.

— Что мне передать моему господину? — буркнул он.

— Что простой обмен гонцами и грамотами мне не по сердцу, — отозвался Иван IV. — Пусть снарядит послов из Крыма, и с ними обговорим все касаемо Москвы и вашего ханства.

Гонец побагровел.

— Мой господин интересовался, не боишься ли ты новой войны, — прошелестел он. На его удивление Иван Васильевич воспринял это спокойно.

— Я боюсь войны не более, чем твой господин, — ответил он. — И советую ему напомнить, что я бы на его месте не надеялся, что землю нашу покорил; сабля сечет временем, а если станет часто сечь, то затупится, а иногда, бывает, и острие у нее изломается.

Гонец заскрипел зубами, но продолжал с плохо скрываемой злостью:

— Не пожелал ты вернуть моему господину печать его, пришли хотя бы две тысячи рублей на подарки его детям.

Царь откинулся на спинку трона и громко расхохотался:

— Передай своему господину, что недавно он писал мне: дескать, казна моя и богатство праху уподобились. Отчего ж посылает такие запросы? Скажи ему: было бы у меня не две тысячи, а двести рублей — отдал бы ему. Но и они пеплом стали. А что до печати его… Рад бы найти, да затерялась она в моей земле. Так и передай своему господину.