Марина Болдова - Два сына одного отца

— Это ж личная жизнь твоего брата! — притворно обиделся Соколов.

В дверь позвонили.

— Мы кого-то еще ждем? — Сашка вопросительно посмотрел на жену.

— Скорее всего — Березин. — Галина на самом деле была в этом не уверена.

— Я открою. — Ляля вышла из-за стола. Сердце ее колотилось. Спина вдруг стала холодной. Ляля глубоко вздохнула и вышла в коридор. Никто, кроме Галины, не заметил ее волнения.

— Антонина Игнатьевна, к вам пришли, — медсестра Леночка осторожно тронула ее за плечо.

Антонина вздохнула — в палату вползал запах пива. Она скосила глаза на дверь. «Ох, только не это. Уберите от меня это чучело», — мысленно простонала она. В дверях стоял и мял в руках полиэтиленовый пакет ее нынешний «муж». Жидкие длинные волосенки неровными прядями свисали по впалым щекам, очки в роговой оправе плотно сидели на похожем на проросшую картофелину носу. Поверх джинсовых штанов выпущена клетчатая рубашка, нижняя пуговица которой отсутствовала. Общий вид «поэта» довершали растоптанные вдрызг кроссовки.

— Тонюсик, как ты тут, моя птичка? — тоненько проверещал он.

То ли от пивного духа, то ли от засаленного вида мужика к горлу Антонины подступила тошнота.

— Спасибо, Влад, уже лучше, — выдавила она из себя.

— А вот мне совсем плохо. — Он присел на краешек стула и просительно заглянул Антонине в глаза.

«Деньги закончились… вот и пришел навестить старую больную тетку». — Ей страшно было подумать, во что превратил квартиру этот мужик за те три дня, что она здесь лежит. «Как бы это его выгнать половчее? Не из палаты, а из дома, да и из моей жизни заодно?» — Антонина чувствовала себя уже довольно сносно, завтра выписывалась из госпиталя и начинать «любить себя любимую», как приказал ей профессор Фролов, с этим недоразумением в потертых штанах не собиралась.

— Послушай, Влад. Давай расстанемся по-хорошему, а?

— Как это? Почему ж так? — испугался тот.

— Только не говори, что любишь меня безумно, жить не можешь, я все это не раз уже слышала. Не начинай.

— Как же не люблю, птичка моя? А кто же тебя любить будет? Особенно теперь, тебе ведь уход нужен, забота! — он суетливо поправил одеяло.

— Не смеши меня. О какой заботе ты говоришь? Давай-ка ты мне сейчас ключи отдашь, а, Влад?

— Прямо сейчас?

— Да, — Антонина требовательно протянула руку.

— У меня нет, — попытался вывернуться Влад.

— Дверь же ты сейчас чем-то закрывал?

— Ну…

— А теперь лезь в карман. В правый, — Антонина прекрасно знала, куда тот кладет ключи.

Влад достал из кармана небольшую связку. Снял с кольца самый большой ключ, остальные протянул Антонине.

— Очень надеюсь, что мы больше никогда не увидимся, Влад.

— Ну зачем ты так?.. А вещи? — вдруг спохватился он.

— Какие вещи? По-моему, все при тебе.

— Куртка еще. И ботинки. Зимние.

— Зайдешь завтра. Я все соберу. Иди уже…

— Злая ты, Антонина! — он обиженно насупился.

«Ну вот. И этот о том же. Для всех я злая. Для Дубенко злая, для поэта Влада злая. Кто следующий?.. — Антонина устало откинулась на подушку. — Перед выпиской нужно зайти к Дубенко. Злая, не злая, я за него отвечаю. На ноги поставить обещала!»

Он смотрел на нее требовательно, нимало не смущаясь, что в палате они не одни. И молчал. Она тоже не произнесла ни слова с тех пор, как вошла. Вот так: ни «здрасте», ни «как здоровье?». Ни тот, ни другая. Молодой солдатик-санитар переминался с ноги на ногу, ожидая приказания выйти. Не выдержав, тихонечко кхекнул. Антонина кивнула ему на дверь. Тот с облегчением покинул палату: мало того, что больной подполковник извел его своими капризами, еще и Антонина Игнатьевна, которую санитар Коля очень уважал, ведет себя очень странно. Коля понимал, что между подполковником и доктором что-то происходит. Поэтому он и чувствует себя в их присутствии так неловко. Словно третий лишний. Коля вздохнул. В его деревне бабьи языки уж давно б просватали этих двоих.

— Что скажете, Иван Иванович? — нарушила молчание Антонина.

— Это ты мне скажи, как себя чувствуешь?

Антонина ласково улыбнулась:

— Уже хорошо, Ваня.

— Я волновался, — не отводя взгляда от ее лица, выдавил Дубенко.

— Я знаю.

Антонина словно светилась изнутри. Иван смотрел на лучики морщинок на ее лице, на седую прядку, выбившуюся из прически, и вдруг представил ее молодой девушкой. Сделать это было легко, он был уверен, что она мало с той поры изменилась.

Словно прочтя его мысли, Антонина сказала:

— Когда мне было двадцать, я была сильно рыжая и конопатая. На курсе меня дразнили подсолнухом.

— Я б тоже дразнил. Только б ты внимание обратила!

— Тогда я была уже замужем и ждала ребенка. Мне было не до ухажеров.

Антонина отвечала на его вопросы, а сама все не решалась подойти ближе к кровати. Она ругала себя за глупость: ведь врач, должна пульс проверить, о самочувствии спросить, в конце концов. Хотя она теперь ему не доктор. Официально — она на больничном. А лечит его Фролов.

— Иди сюда, сядь, — Дубенко глазами показал на край кровати и усмехнулся. — Не бойся, приставать не буду…

— Будешь, я знаю. Только не жди, что я буду сопротивляться, — Антонина, все так же ласково улыбаясь, присела на кровать. «Какая холодная у него рука, — поднесла она его ладонь к своим губам. — Как я хочу, чтобы она стала теплой и живой».

Иван, у которого от ее близости уже плавали цветные круги перед глазами, умоляюще посмотрел на Антонину. «Ну сделай же хоть что-нибудь! Коли уколы, системы ставь, только сделай меня здоровым! Я могу набраться терпения. Пусть месяц, два, полгода! Не может быть, чтоб я остался неподвижным бревном. Только не сейчас! Это нечестно! Ты знаешь, что я хочу, знаешь ведь? Так помоги, Бога ради!» — мысленно просил он Антонину.

Она целовала его открытую ладонь, с болью глядя на то, как мучается этот, ставший ей родным, мужчина. То, что он встанет на ноги, Тоня не сомневалась. Но время! Только б ему хватило терпения!

— И ты будешь меня ждать? — похоже, что он тоже читал ее мысли.

Вместо ответа Антонина наклонилась к нему, обняла за голые плечи и поцеловала долгим, далеко не дружеским поцелуем.

Она ушла, а он упал в бездонный сон. «Падал», испытывая на ходу невероятное облегчение. Светло, легко и с огромным желанием. Желанием жизни. И проснулся с ним же. Они сказали друг другу всего десяток слов, остальные передавая мысленно. А понятно стало многое. Все надуманное им в минуты отчаяния, сомнения, страхи ушли с ее поцелуем. Он на этот поцелуй и не рассчитывал. Дубенко считал себя реалистом и отчетливо понимал, что представляет собой на сегодняшний момент. Поэтому и не надеялся. Но она рассудила по-другому. «Рассудила»! Слово-то какое — неправильное. Рассудок здесь ни при чем. Не подчиняются такие поцелуи рассудку. И слава богу. А то бы он приписал все жалости.