Боб Альман - Опасное знание

— Тогда это, видимо, Герман Хофстедтер.

Харальд молча посасывал свою сигару. В комнате стало совсем тихо. Хильдинг принес еще кофе и налил в рюмки коньяк. Турин снова взял инициативу в свои руки.

— Если допустить, что галоши Манфреда Лундберга забрал убийца, — сказал он, — то отсюда следует, что убийца явился в университет без галош. Едва ли он вышел из вестибюля с галошами в руках.

Он взял со стола последнюю спичку и выразительно помахал ею. Потом сломал ее пополам и бросил в пепельницу.

— Думаю, что это весьма логично, — заметил Харальд.

Ёста Петерсон беспокойно заерзал на стуле.

— Без галош пришел я, — сказал Ёста. — Но уверяю вас, что я не брал галош Манфреда и ничего не сыпал ему в кофе.

— Мы все можем уверять кого угодно и в чем угодно, — возразил Хильдинг. — Но это ничего не меняет.

— Ты слишком много говоришь о своей невиновности и слишком мало о сливках, которые отдал Манфреду, — сердито заметил Ёста и залпом допил коньяк.

— Я могу рассказать о сливках, — ответил Хильдинг язвительно. — И от этого мои показания не станут менее правдивыми. Но к ним относятся с недоверием.

— Потому что у тебя весьма странное представление о правдивости, — заметил Ёста.

— Что ты хочешь этим сказать? — сухо осведомился Хильдинг.

— Говорят, что ты утверждаешь, будто в четверг вечером сидел дома до одиннадцати часов, — сказал Ёста.

— Ну и что же? — проворчал Хильдинг.

Даже он теперь понял, что его вечеринка не удалась.

— А то, что я был здесь в половине десятого и названивал в звонок, — сказал Ёста. — Но тебя не было дома.

Хильдинг совершил очередной ритуал с сигарой. Раскурив ее, он выпустил облако дыма и посмотрел на Ёсту.

— Откуда ты знаешь, что меня не было дома? — с просил он. — В половине десятого? Возможно, я как раз спустился в погреб. Мне захотелось выпить и нужно было принести пару бутылок.

— Звучит очень правдоподобно, — сказал Ёста зло. — Но тебе это не поможет. Во всех окнах было темно.

— Я смотрел телепередачу, — ответил Хильдинг. — Мне не нужен свет, когда я сижу перед телевизором.

— Одну минуточку, — вмешался Харальд. — А что передавали в четверг вечером?

Хильдинг растерянно смотрел прямо перед собой. Турин явно наслаждался этой сценой. А Ёста откинулся назад и многозначительно посматривал на присутствующих.

— Я… я не помню, — ответил наконец Хильдинг. — Я уже забыл. Телевизор был включен, но я почти не смотрел на экран. Возможно, я задремал…

Рамселиус с довольным видом повернулся к Ёсте, сидевшему рядом с ним.

— Послушай, вон стоит корзина для газет возле тебя, — сказал он. — Поищи какую-нибудь газету за четверг.

Ёста с готовностью выполнил просьбу Юхана-Якуба. Он перегнулся через спинку кресла и, порывшись в корзине, почти сразу выудил из нее «Уппсала нюа тиднинг».

— Посмотрим, — сказал Рамселиус.

Он наклонился над столом и развернул газету. Потом перелистал несколько полос.

— Нашел! — воскликнул Юхан-Якуб.

Все молча смотрели на него.

— В двадцать один час тридцать минут — новая программа, — продолжал он. — Карло Менотти, «Консул», опера в трех актах. Оказывается, ты любишь оперу, Хильдинг?

— Нельзя сказать, чтобы «Консул» успокаивал нервы, — насмешливо сказал Ёста. — Музыка его действует не очень усыпляюще.

Юхан-Якуб сложил газету и передал Ёсте, а тот сунул ее обратно в корзину. Все смотрели на Хильдинга. Но Хильдинг молчал. Он лишь посасывал свою сигару. Настроение у всех было подавленное. Ёста торжествующе потянулся за своей чашкой. И вдруг рука его неподвижно повисла в воздухе. Лицо побагровело.

— Черт возьми! — воскликнул он.

Все посмотрели сначала на него, потом — на его руку и наконец на чашку. В чашке плавала спичка. Ёста медленно повернул голову и взглянул на ухмыляющегося Рамселиуса. Потом встал и, не говоря ни слова, направился в переднюю. Рамселиус вскочил на ноги и поспешил вслед за ним.

— Братец, не сердись. Это только маленький эксперимент! Мне просто нужно было проверить свою догадку. И я вовсе не хотел обвинить тебя в том, будто ты подбросил что-нибудь в чашку Манфреда.

Мы долго уговаривали Ёсту, чтобы он сменил гнев на милость. В конце концов пришлось вмешаться Харальду, и он авторитетно заявил, что прецептор Петерсон вызывает не больше подозрений, чем все остальные. Лишь после этого нам удалось усадить Ёсту за стол. Вид у него при этом был довольно хмурый.

А мы снова набросились на Хильдинга. Он по крайней мере не мог уйти домой. Филип Бринкман лукаво ухмылялся. Он, видно, приберег что-то про запас.

— Послушай, Хильдинг, — сказал он. — Эллен звонила к тебе в четверг без четверти десять. И ей никто не ответил. Я знаю это наверняка, потому что она спросила, удобно ли звонить так поздно. «К Хильдингу — удобно», — ответил я.

Немного помолчав, он добавил:

— Речь шла об обществе Берцелиуса.

Хильдинг устало посмотрел на него, как бы вспоминая, что еще произошло в тот злополучный вечер.

— Странно, — сказал он. — Не мог же я так долго пробыть в погребе. Должно быть, я был еще где-нибудь и это время. Возможно, в туалете. Или… Может быть, Эллен так спешила, что неправильно набрала номер? Такие вещи случаются.

Он уцепился за эту возможность, как утопающий за соломинку.

— Студент Турин сказал нам, — вмешался Харальд, — что секретарь факультета встречался в этот вечер с госпожой Хофстедтер. Очевидно, после следственного эксперимента.

Хильдинг быстро взглянул на Турина. Турин и бровью не повел.

— Об этом я уже говорил раньше, — коротко ответил Хильдинг.

Но Харальд продолжал как ни в чем не бывало:

— По словам прецептора Петерсона, после следственного эксперимента он довез госпожу Хофстедтер до здания филологического факультета. У нас есть данные, подтверждающие этот факт. Кроме того, мы беседовали с профессором Карландером. Он сказал, что пришел на факультет в начале десятого или, точнее, в двадцать один час десять минут. В гардеробе он увидел дамскую шляпу и дамское пальто. Профессор обратил на это внимание по двум причинам. Во-первых, он собирался поработать в факультетской библиотеке, полагая, что будет там один, и был весьма раздосадован присутствием еще какого-то лица. А во-вторых, пальто висело на вешалке, которую профессор по многим соображениям считал исключительно своей монополией. Поэтому он перевесил дамское пальто на другую вешалку, а на первую повесил свое пальто. Он специально постарался запомнить, как выглядит это пальто, чтобы при первом же удобном случае дать понять его владелице, что ей не следует посягать на его вешалку. Профессор Карландер опознал это пальто: оно принадлежало госпоже Хофстедтер.

— Ну и что из этого следует?