Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

— Па, ну не надо!

— Хорошо, не буду. Твоя мать — великая женщина. А я просто прохлопал свое счастье, прошляпил… Но теперь-то что уж об этом говорить? Главное, что она родила мне сына, и вот теперь ты здесь, со мной, и мы с тобой… родные люди!

Ну, до родных людей, подумал я, нам с тобой еще далеко. Но подружиться надо бы. Ох, как надо.

Мы заказали окрошку и шашлык из ягненка. Поначалу разговор шел ни о чем, какие-то дежурные фразы, подбадривания с его стороны, мол, все будет хорошо, научишься, сын, жить самостоятельно. И, словно до него постепенно начал доходить смысл произошедшей перемены в моей жизни, он как-то ловко свел наш разговор к его увещеваниям немедленно воспользоваться тем, что матушка теперь далеко, и что теперь я могу свободно заняться, наконец, личной жизнью. Я даже предположил, что он в какой-то момент вспомнил свою молодость и все преимущества самостоятельной жизни молодого человека, переполненного кипящими гормонами. На мою голову посыпались вопросы: есть ли у меня девушка, как я вообще решаю подобные «любовные», как он выразился, вопросы. После чего, окончательно вжившись в роль папаши, Гурвич-старший, подняв кверху указательный палец, тихо, чтобы нас не услышали посетители за соседним столиком, вдруг начал предостерегать меня от необдуманной женитьбы.

— Пап, да какая женитьба?! О чем ты говоришь? У меня вообще девушки нет! Можно сказать, что и не было…

Ну не рассказывать же ему о двух проститутках, которых мы с приятелем как-то вызвали на дом (родители моего друга были в отъезде, и квартира была свободна) и с которыми у нас так ничего и не получилось, потому что девушки вместо того, чтобы научить нас, невинных, любовной науке, принялись вдруг безудержно хохотать, чем все и испортили. Должно быть, мы с моим другом в своих страхах и растерянности просто очень смешно выглядели.

После невнятного разговора о любви и девушках отец начал расспрашивать меня о том, хорошо ли продаются мои картины, не могу ли я показать ему фотографии своих картин. Я нашел в своем телефоне нужную ссылку с моими снимками, и мой отец углубился в изучение моих работ.

После нескольких довольно жестких замечаний он в целом оценил мое творчество «на троечку», но сказал, что у меня есть потенциал и что он хотел бы предложить мне поработать вместе с ним. Еще отправляясь на встречу, я уже знал, что именно может предложить мне мой отец в плане работы, которая могла бы сблизить нас, подружить — попробовать меня в качестве дизайнера ювелирных изделий. Цветочки, птички — его интересовала так называемая ботаническа я живопись.

Говорить на эту тему мне было куда приятнее, чем о женщинах. Я — неплохой рисовальщик (чего не скажешь о других моих способностях), и рисунков цветов и растений у меня было довольно много, а потому, просто разговаривая с отцом о гарнитуре из белого золота и александритов, основанных на цветах лиловой сирени, я уже почти видел, как это можно сделать, в моей голове начали рождаться десятки эскизов на эту тему.

Мы уже допивали кофе, когда я получил сообщение с одного из интернет-порталов для художников, где разместил на продажу несколько своих работ — неизвестное мне лицо купило все пять акварелей! И хотя я выставлял их за сущие копейки, все равно — мне было очень приятно.

— Прикинь, почти все мои акварели кто-то купил… — Я не мог не похвастаться перед отцом. Меня просто распирало от радости.

— Отлично! Когда-нибудь ты приедешь ко мне в гости, и мы с тобой недельку-другую проведем вместе. Думаю, нам с тобой будет о чем поговорить…

Мне показалось, или он таким вот образом намекнул мне о том, что гордится мной? Ну, или, во всяком случае, не стыдится меня? Или просто ему приятно, что у нас с ним так много общего, что мы с ним — художники, люди творческие, интересные.

Мы с отцом тепло попрощались, он, нисколько не стесняясь посетителей ресторана, среди которых наверняка были его знакомые, обнял меня и похлопал по плечу.

— Я рад, очень рад, что мы с тобой встретились. Думаю, ты теперь знаешь, чем тебе заниматься, как что-нибудь сделаешь, присылай мне фотографии своих работ, а там, глядишь, и приедешь ко мне, и мы с тобой начнем по-настоящему работать! Еще я сам покажу тебе свои работы, да и вообще, у меня дома много чего интересного. Ну все, Левушка, пока! Мой водитель отвезет тебя домой.

Я вышел из ресторана, думаю, красный, как помидор, сытый и довольный нашей встречей. Отец остался в ресторане, он увидел каких-то знакомых и пересел к ним за стол.

Аркадий помахал мне из машины, я сел, и мы поехали. Поднимаясь к себе, я испытывал приятное чувство удовлетворения самим собой. Я не разочаровал моего отца — вот что радовало меня. А еще я понял, что он собирается плотно общаться со мной, возможно, работать вместе. Может, со временем он посвятит меня в свои дела или сделает своей правой рукой. Я знал, что отец в силу своей профессии и своего статуса просто не может позволить себе быть доверчивым — его квартира больше похожа на музей с филиалом банка, в котором хранятся сокровища. Конечно, часть драгоценностей хранится в настоящем банке, но трудно представить себе, сколько настоящих сокровищ он держит в своих квартирных сейфах. Мама рассказывала, что он ни за что не впустит в дом постороннего человека и что встретиться с ним человеку, для него постороннему, новому, практически невозможно. Он действует исключительно через самых близких, доверенных лиц. Быть может, когда-нибудь и я стану его самым близким, родным ему человеком.

Выйдя из лифта, я был очень удивлен, когда увидел в дверях записку. Не помню, чтобы когда-нибудь мне кто-то что-то писал. Да и вообще, какие могут быть записки в наше мобильное и интернетовское время. Я развернул листок и прочел: « Привет, мой дорогой! Ну вот я тебя и нашла. К сожалению, не застала. Но дождись меня, я скоро приду. Твоя Лина ».

Я оглянулся, сам не знаю почему. Лина. У меня не было знакомых по имени Лина. Пожав плечами, я отпер дверь и вошел в квартиру.

Вечер обещал быть любопытным.

Мне показалось, что даже мой телефон нагрелся после разговора с Линой. Да, думаю, я так и буду теперь ее всегда воспринимать — как Лину. И даже сейчас, когда я знаю, что ее зовут Таня. Возможно, не возьми она трубку, или же, если бы оказалось, что ее телефон отключен, я изменил бы свое отношение к ней и заставил бы себя называть ее именно Таней, в душе считая, что она преступница. Но мое счастье заключалось как раз в том, что она ответила на мой звонок. Она не пряталась от меня, она была открыта для меня. И я был уверен, что появись я перед ней в Москве, вот просто как снег на голову, она не стала бы прятаться от меня или избегать встреч, и это давало мне надежду на то, что я все-таки в ней не ошибся, да что там, я готов был и дальше оправдывать все ее поступки, какими бы странными и попахивающими криминалом они ни были. Похоже, говорил я себе, я влюбился. Что ж, пусть. Конечно, я был заинтригован, очарован ею, она была для меня интересна невероятно. Возможно, не будь она так молода и красива, ничего бы и не случилось. Но ведь случилось. Все случилось! Я даже простил ее за ее полупрозрачный шантаж. И я верил, верил, что все, что она сделала, и даже то, что она скрыла от меня, делалось ради маленькой девочки, дочки ее подруги. Она спешила к ней, но прежде, чем отправиться домой, постаралась сделать все возможное, чтобы выяснить до конца имя преступника, который чуть не лишил ее жизни.