Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

И такого рода писем и записочек, свидетельствовавших о добросердечных соседских отношениях, не так и мало. Конечно, трудно сейчас узнать, каким образом и кто сохранил эти записки, но особый интерес, безусловно, вызывает все же переписка графини с Андреем. Как эти записки и письма могли оказаться в чужих руках? Если Вера Васильевна сбежала, то уж наверняка либо сожгла письма, либо взяла их с собой. То же можно сказать и об Андрее Липовском. Однако вот они, письма, лежат в хранилище музея, а это значит, что они (разумеется, лишь их часть), скорее всего, были кем-то украдены. Может, той же крепостной девкой Олькой, а может, кем-нибудь другим. Как-то же они дожили до наших дней! И вот от них, от этих пожелтевших хрупких страниц, веяло такой осязаемой грустью и одновременно любовью, что Василию, много раз перечитывающему их, казалось, что он знает этих людей лично, что был с ними когда-то хорошо знаком. А потому и он как-то особо остро переживал исчезновение графини и отдал бы последнюю рубашку, лишь бы узнать об этом больше.

И вдруг этот звонок Хорна… Медальон с гравировкой «Быстра»! Василий узнал бы этот медальон из тысячи! Не на каждой собаке можно было увидеть такую изящную золотую вещицу. Да и собак сейчас так не называют. Что, если этот медальон действительно надевала своими нежными ручками графиня Вера Васильевна на шею своей борзой Быстре? Просто на черном шнурке, как на том рисунке, что хранится в музее? И если предположить, что это так, то надо искать человека, который этот медальон принес Хорну.

У Василия просто руки чесались начать уже действовать. Но чем больше проходило времени с того момента, как Хорн отправил ему фотографию медальона, тем сильнее его уверенность в том, что это старинный медальон. Но даже если предположить, что медальон не имеет к Прозоровым никакого отношения, почему бы не сыграть на этой теме, чтобы выманить из Германии Гринберга? Ну что ему стоит сесть на самолет и прилететь в Россию?

Но нет, одного медальона маловато. Надо найти что-нибудь еще, сделать настоящий фоторепортаж из усадьбы, скомпоновать фотографии с сохранившимися в музее рисунками с изображением усадьбы, быть может, даже попросить художников сделать весь этот материал цветным, привлекательным… Словом, надо хорошенько подготовиться и добиться того, чтобы Гринберг приехал в Маркс и влюбился в идею восстановления фамильной усадьбы. А уж с оформлением документов на этот проект Василий ему поможет. В городской администрации только рады будут, если усадьбу отреставрируют и сделают из нее музей или роскошный музыкальный салон.

…Василий, вернувшись от Тамары домой, сложил белье в шкаф, принял душ, выпил чаю и лег спать. Завтра утром, уже буквально через несколько часов, они с Тамарой отправятся в лес, в усадьбу. Они договорились, что Василий возьмет с собой фотоаппарат и бутылку красного вина, Тамара же — бутерброды и плед. Пусть эта поездка будет для нее пикником, приятной прогулкой. Быть может, побродив по усадьбе, и она тоже ощутит драгоценный аромат старины, а потрогав ладошками облупившиеся стены бального зала, поймет, что прикоснулась к самой истории. Так, мечтая, он и уснул.

Я не могла рассказать Марине все. То, что касалось Лины, рассказала, ничего не утаивая, но о том, что произошло со мной, когда за мной погнался Рокотов, я не собиралась рассказывать вообще кому бы то ни было. Хотя бы потому, что считала это своим личным делом, а также знаком свыше — тот, кто наблюдал за нами, людьми, с высоты своего божественного разума и интеллекта, словно подсказал, как мне следует действовать дальше, на что я могу рассчитывать. И теперь, когда в моих руках оказалось средство, при помощи которого я собиралась разыскать Рокотова и отомстить ему, выбив предварительно из него признание в убийстве моей подруги, все зависело только от того, насколько правильно я смогу всем этим воспользоваться.

Деньги — вот что могло мне помочь осуществить свой план, причем не только касаемо мести и наказания убийцы, но и касаемо удочерения Ульрики. Я же понимала, что долго под фамилией Круль прожить не смогу, это слишком опасно. Я буду носить имя своей любимой подруги ровно столько, сколько это надо будет для дела.

В те редкие часы отдыха во время своего возвращения из Маркса в Москву я не теряла времени даром, мне надо было найти человека, который смог бы помочь мне в моем деле. Слава богу, в интернете можно отыскать практически любую информацию, особенно если это касается известных лиц. В данном, конкретном случае мне помог популярный глянцевый журнал, который разместил на своих страницах большое интервью с Александром Борисовичем Гурвичем. Таких, как он, называют «светский лев», я же собиралась подобраться к нему при помощи его львенка. Однако чтобы организовать встречу с ним, мне пришлось изучить его интернетовское досье, находящееся в широком доступе.

Художник, довольно-таки талантливый, но славы пока не снискавший, он выставлял свои работы в известном месте для художников средней руки, так называемой «Третьяковке» — в подземном переходе на Крымском Валу. Однако вот просто так прийти и познакомиться с Львом Гурвичем, художником, было бы слишком просто и как-то совсем уж банально. Нужна была история, замешанная на восхищении им как художником. Поэтому на следующее утро после той адской ночи, после моего возвращения, первое, что я сделала, это, расположившись на кухне с ноутбуком, нашла интернет-магазин, в котором Лев выставил свои акварели на продажу, и с маху сразу купила все пять его акварелей, причем довольно-таки приличных. На это у меня ушла, конечно, серьезная сумма, двадцать тысяч рублей. Но я готова была вложить в это дело все свои сбережения (хранящиеся дома в резиновом капустном кочане в холодильнике), лишь бы достигнуть цели. Курьеру, который доставил мне акварели, я заплатила в евро, и он, к счастью, их принял.

Марина, увидев эту коллекцию, посмотрела на меня со страхом.

— Что это? — Она застыла в дверях с мисочкой, в которой взбивала яйца для омлета. — С тобой все в порядке, Танечка?

Вид у нее был еще тот: опухшее от слез лицо, синяки под глазами. Я видела, как она страдает. Особенно ей было тяжело, когда она возилась с маленькой Улей, словно она видела в ней копию ее матери, Лины. Хотя особенно больно и просто невыносимо, я полагаю, ей было, когда она представляла себе завернутую в саван Лину, спящую в лесной могиле под сосной.

— Я не могу тебе рассказать всего, Марина, но поверь, все, что я делаю, я делаю для Ули. Просто доверься мне, и все.

Распаковав картины, оформленные в белые рамки, я сфотографировала каждую. Затем, нарядившись, я отправилась в тот самый подземный переход, где намеревалась увидеть самого Льва Гурвича. Я хотела понимать, с кем мне предстоит иметь дело. Иногда достаточно взглянуть на человека, чтобы понять, какой он по характеру, определить его вкус, какие-то наклонности и даже слабости.