Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

— Ты и заколдовала…

И он набросился на меня, хотел подхватить меня на руки и унести в спальню, но в какой-то момент в голове его, видимо, прояснилось, и он резко отпрянул от меня.

— Господи, Лина… Похоже, я схожу с ума… Так нельзя… Думаю, что я напугал тебя. Не знаю, что со мной… Веду себя как самое настоящее животное! Что со мной не так?

— Все так, успокойся. Просто ты мужчина, и этим все сказано.

Лева машинально достал из кармана носовой платок и промокнул им лицо. Он тяжело дышал.

— Прости. Со мной такое впервые. Нет, ты не подумай, у меня когда-то кто-то был, но все это несерьезно и глупо, нелепо… Ладно. Чего уж теперь.

Он сел рядом со мной на диван и быстро, как оробевший школьник, поцеловал меня в щеку.

— Не знаю, получится ли у меня держать себя в руках, но я хотя бы постараюсь.

— Да не переживай ты так, Лева.

— Так что у тебя там к моему отцу? Секрет? Я предположил, что часы, хотя почему, собственно, часы, если ты девочка, и это может быть какой-нибудь перстень со старинным камнем. Но это я так, просто болтаю, чтобы что-то сказать. Мне правда не верится, что ты пришла. Скажи, а ты могла бы, скажем, взять и переехать ко мне?

— Лева, ну что за бред ты несешь? Ты же меня совсем не знаешь!

Бред бредом, но слушать его для меня было удовольствием. Он произнес всего одну фразу, предлагая мне жить вместе, а я уже видела, как мы с ним едем куда-то на машине, на речку, по-семейному, с детишками на заднем сиденье, с какими-то простыми и приятными разговорами. Или мы за городом, на даче, к примеру, я закатываю помидоры в банках, а в саду наши дети собирают малину или просто поливают себя, распаленных жарким солнцем, из шланга. А вернувшийся с рыбалки Лева чистит кухонным ножом сверкающую на солнце мелкую рыбешку. Эти картинки возникали ниоткуда и казались на удивление реальными, я даже слышала детские голоса…

— Как это я тебя не знаю? Что ты такое говоришь?! Да после того, как ты мне доверилась и рассказала о том, что с вами произошло там, в лесу, да я … Хочу сказать, что если бы ты даже рассказала, что случайно убила свою подругу… — Здесь я вздрогнула, очень хорошо все это себе представив. Воображение подчас рисует такие жуткие картины, что удивляешься, как еще не разорвалось сердце! — …Я бы все равно встал на твою сторону и защищал тебя, взял под свое крыло.

— Ты серьезно? Даже если бы узнал, что я убийца?

— Да!

— У тебя с мозгами все в порядке?

— Я вообще умный. Просто я люблю тебя, понимаешь? Я не шучу. И я могу сделать для тебя все, что угодно, лишь бы доказать это.

Я хотела предостеречь его, сказать, что нельзя быть таким и что он потому так душевно щедр, что ему просто не встретилась жестокая и циничная стерва, которая искорежила бы его душу так, что он постарался бы забыть слово «любовь» и шарахался бы от женщин, как от сатаны. Я поймала себя на том, что жалею его, что это я готова его защитить от зла, которого вокруг не так уж и мало, и что это я готова взять его под свое крыло. Возможно, это было такое сложное, трансформированное материнское чувство, но какая разница, как оно называется, если мне было так хорошо и спокойно с Левой.

— Лина погибла, я же рассказывала… Для начала зови меня все же Таней. Это для остальных я какое-то время буду Линой, чтобы сохранить при себе Ульрику.

— Ох, да, прости. Уж не знаю почему, но имя Лина просто вросло в тебя и пустило корни. Хорошо, я постараюсь. Хотя, ради чистоты эксперимента, вернее, своего плана, причем довольно опасного, я бы лучше продолжал называть тебя Линой.

А ведь он был прав. И я согласилась.

Лева приготовил спагетти с сыром, мы пообедали, потом прилегли отдохнуть. Нелюбопытный или слишком хорошо воспитанный, Лева так и не повторил своей просьбы показать ему ту вещь, что я собиралась предложить его отцу.

Я сама достала из сумки золотой медальон с гравировкой «Леда». Еще там, в Марксе, я продела в ушко обыкновенный шнурок, как поступила и с другим медальоном — «Быстра», который в знак благодарности подарила Дождеву.

— Вот, смотри. Правда, красиво?

Лева взял медальон в руку, потряс кистью, как бы оценивая тяжесть. Затем, думаю, непроизвольно пожал плечами, и для меня это движение могло означать только одно — ну да, довольно тяжелый медальон, но не вижу в нем ничего особенно ценного.

— Ты не подумай, я проделала такой путь к твоему отцу не только ради этой штуковины. У меня есть кое-что поинтереснее, но я покажу тебе это потом, хорошо?

Я не знаю, зачем вообще произнесла все это, ведь если говоришь «а», то можно бы уже сказать и «б», да только я почему-то не решалась вывалить содержимое своей сумки перед Левой. Возможно, я еще просто не была готова рассказать ему всю правду до самого конца.

Готовясь к встрече с Александром Гурвичем, я погрузила все драгоценности в теплый мыльный раствор, не уверенная, что поступаю правильно. Конечно, после того, как все эти сокровища были извлечены из подпола, вид они имели тусклый, пыльный. Те же жемчуга, что были сняты со скелета, и вовсе надо было отмочить в воде, потому что они стали свидетелями превращения этой женщины, что замуровали там, в тлен. Их словно окунули в саму смерть.

Перед тем как в первый раз мыть их, я надела перчатки, чтобы не соприкасаться напрямую с этой трагедией. Но душа-то моя все чувствовала и понимала, что мне надо бы от всей этой неземной красоты избавиться, что не принесут мне все эти жемчуга и сапфиры счастья.

Перебирая в теплой воде бусины из желтоватого жемчуга, я представляла себе, как обращаюсь в какую-нибудь скупку или ювелирный магазин, чтобы их продать, и как жадный хитрюга, вот так же перебирая жемчуг, назовет мне смешную цену, сумму, на которую можно будет купить килограмм сосисок и банку кетчупа. И эта история, мои хождения по подобным местам, будет повторяться вновь и вновь, пока я не почувствую, что за мной следят. Тот, кто на самом деле в уме своем оценил драгоценности, будет меня искать, и кто знает, какого сорта люди начнут охоту за мной…

Вот почему я стала искать человека верного, опытного, умного и не опасного, каким мне представлялся Александр Гурвич. И вот теперь, уже совсем скоро, он примет меня, посмотрит сначала на жемчуг (остальное пока придержу), оценит его, а уж дальше все будет зависеть только от него.

А медальон — это так, затравка, наживка, которую он, если не дурак, проглотит и по-настоящему заинтересуется мной.

Конечно, он москвич и не может всего знать, но я-то, находясь в Марксе, тоже узнала из интернета кое-что про прозоровскую усадьбу, про пропавшую графиню Веру Васильевну, нашла и несколько портретов этой красивой молодой женщины, продавшей себя распутнику графу. Уж если она на своих борзых надевала золотые тяжелые медальоны, то можно было представить себе, какие драгоценности носила сама. Увеличивая семейный портрет Прозоровых, я с особым чувством узнавала надетое на Веру Васильевну жемчужное ожерелье, крупные серьги с синими камнями, перстни… Все это каким-то невообразимым, просто фантастическим образом сейчас лежало передо мной и будоражило мое воображение.