Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

Да уж, если Татьяна нашла прозоровский клад, то ей на самом деле было чего опасаться. И любой другой человек на ее месте вряд ли воспринял бы эту находку как пополнение своих личных драгоценностей, и первым желанием было бы продать их, выручить неплохие деньги, чтобы решить какие-то свои вопросы и проблемы. «Я клад нашла. И должна все продать, чтобы купить дом Уле. И чтобы утрясти все дела с ее удочерением и все такое. Не могу же я постоянно жить под чужим именем».

Ну почему, почему она не рассказала мне о кладе раньше? Я бы подготовил отца, показал бы ему эту статью. Хотя какой человек вот так расскажет и покажет первому встречному клад стоимостью… Так, стоп.

И я принялся погружаться в тему драгоценностей, заглядывая даже на страницы самых крупных аукционов. Да я с ушами, что называется, провалился в эту тему, предполагая, что примерно таким же путем не так давно прошла и сама Таня, прежде чем искать выход на моего отца. И теперь, примерно представляя себе стоимость этой парюры, она после озвученной моим отцом суммы, за которую он готов был выкупить бриллианты, посчитала его мошенником! Да для нее это стало настоящим крахом! И куда она теперь пойдет? К кому обратится? Может, отец и поступил не совсем честно, как бы проверяя ее, но и его тоже можно понять, он же бизнесмен, и не может он вот так запросто, не изучив материал и не поработав с вещью, взять да и отвалить несколько миллионов долларов какой-то случайной особе. А если вещь краденая, к примеру?

Я вдруг понял, почему отец, даже высоко оценив бриллианты, не бросился следом за Таней. Он знал, что она вернется.

Я подозвал официантку и заказал блины с икрой. И тоже успокоился — она точно вернется.

Тамара сошла с гинекологического кресла, оделась и, страшно смущаясь, села на стул перед доктором Ревиным, своим хорошим знакомым, можно даже сказать, другом. Столько тайн, сколько знает Захар Петрович о женщинах этого города, не знает здесь никто. Вот и Тамара ему доверилась, когда начала подозревать, что с ее организмом происходит что-то непонятное. Конечно, она догадывалась о своей беременности, но вот радоваться ей или огорчаться, пока не решила. И поговорить на эту тему было просто не с кем. С Васей — рано, а делиться своими сокровенными мыслями и подозрениями со своими коллегами по работе или даже подругами она считала глупостью, потому что стоит одной из них проговориться, как вся больница только и будет обсуждать ее личную жизнь да гадать, от кого это Тамара залетела. К тому же она не разобралась еще и в себе, в своих чувствах к Василию.

В какой-то момент она поняла, что уже не стыдится его. Хотя пора было уже признаться себе в том, что поняла она это не просто в какой-то там момент, а конкретно в тот день, когда он оказался в гуще событий, связанных со страшной находкой в усадьбе. Она вдруг увидела в нем не просто ученого человека, одержимого благородной идеей, а уверенного в себе мужчину, смелого и решительного, не испугавшегося нахлынувших в усадьбу журналистов, не говоря уже о работниках прокуратуры и полиции. Он обстоятельно рассказывал все, что могло бы пролить свет на эту находку, делился своими соображениями и упорно старался донести до всех свою мечту о восстановлении усадьбы, делая акцент на большой пользе от этого проекта всему городу, а то и области. Конечно, это был так называемый маркетинговый ход, поскольку он и сам наверняка не верил в то, что вложенные в этот проект средства когда-нибудь да окупятся. Но ведь не все должно делаться только ради материальной выгоды. Иначе позакрывались бы многие провинциальные музеи, театры, картинные галереи. Культурное историческое наследие — вот как он называл усадьбу графа Прозорова. И уже за одно это Карташова можно было уважать и даже влюбиться в него. К тому же связь, случайно возникшая между ними, уже успела перерасти в привязанность. И пусть даже чувства Тамары к Василию пока еще рано было называть любовью, она, быть может, в благодарность за его заботу все больше испытывала к нему нежность и желание сделать его жизнь лучше, комфортнее. Ей нравилось его кормить, наводить порядок в его захламленной и заваленной книгами и бесполезными, на ее взгляд, вещами квартире, а еще она заметила за собой, что хочет, чтобы Василий как можно чаще оставался у нее ночевать, а не возвращался к себе домой, как это было в начале их отношений. Словом, она была уже как бы и не прочь жить вместе с ним, да только не знала, как сказать ему об этом.

— Томочка, не знаю, обрадую тебя или нет, но у тебя уже двенадцать недель беременности, — доктор Ревин, стянув резиновые перчатки, вернулся за свой стол и с улыбкой посмотрел на Тамару сквозь толстые стекла очков.

Тамара, теребя носовой платок, который приготовила на случай, если ей придется вытирать слезы, поджала губы.

— Я рада, Захар Петрович. Пора уже. Еще немного, и будет поздно.

— Вот и славно.

— Я могу попросить вас вести мою беременность?

— Ну, конечно!

Тамара вышла из кабинета, оглушенная биением своего сердца. Вот и все. Обратного хода нет. Она еще не знала, как теперь жить, что делать, но, едва закрыв за собой дверь кабинета, начала страдать, представляя себе негативную реакцию Василия на эту новость. А что, если ему этот ребенок не нужен вовсе? Да точно не нужен! Теперь его голова заполнена одной только усадьбой! Проклятая усадьба и проклятые мужчины!

Тамара вышла на свежий воздух, села на скамейку и заплакала. В голову полезли все самые нехорошие мысли и воспоминания, какие только были связаны с мужчинами. В их больничном коллективе почти все женщины были замужем, и ни одна не была счастлива, если, конечно, верить их рассказам. Мужья изменяли, причем нередко с подругами жен, и это было просто ужасно. Сколько драм разыгрывалось на глазах Тамары, как много слез было пролито бедными женщинами… Многие мужья не работали, пили, а иногда и поколачивали своих жен.

К тому же, работая хирургической сестрой, Тамара нередко видела реальных и совсем не киношных жертв семейного насилия — избитых, изуродованных женщин. Страшные гематомы, рваные раны, последствия жестоких изнасилований. Был у них в городе случай, когда одна молодая женщина, мать двух маленьких детей, не выдержав избиений, сама прирезала своего мужа, и ее оправдали прямо в зале суда. На бедняжке не было ни одного живого места, она и на суд-то пришла с перебинтованной головой и вся была сине-фиолетовая от побоев.

Бывали случаи, когда за Тамарой приезжали ночью, чтобы попросить ее наложить швы или сделать обезболивающий укол после семейных скандалов, а то и поставить капельницу перепившему супругу. Вот поэтому у нее дома всегда была наготове сумка с перевязочными материалами и всем необходимым для подобных случаев. За такие визиты ей хорошо платили, и все в городе знали, что Тома никогда и никого не выдаст.