Андрей Фёдоров - Желтый караван

Она стояла в дверях.

Тоненькая, в чем-то кожаном, легком. С каплями дождя на волосах. Шагнула вперед, и розовая люстра подсветила ее сзади, окружив нимбом аккуратную головку.

— Василек! Привет! Слушай! Только не налетай! Я вся мокрая, дождик — ужас какой! А там, представь, жара!

— Ну раздевайся, — сказал Тишкин.

Он прошел мимо Лели в прихожую, запер дверь и положил ключ в карман.

— Слушай! Как ты тут питался?! — кричала Леля уже из кухни. — Грязи-то развел! А я есть хочу!

— Сейчас поедим. Выпьем и закусим. — Тишкин ушиб ногу о чемодан, отшвырнул его.

Прошел к бару и стал сдирать фольгу с бутылки коллекционного шампанского. Вспомнил, что хотел его заморозить к Новому году… и от того, что пропало теперь престижное шампанское, от того, что, считай, все пропало, стал вдруг Тишкин медленно двигаться, исчезла дрожь в руках, и в зеркале стал отражаться уже не мечущийся и огнем полыхающий призрак, а вполне нормальный гном, скорее, даже добродушный гном, с хитрыми глазками, с золотыми зубами…

Гном сел в кресло.

— Василек! Ты где?

Леля прибежала из кухни. Что-то жевала.

— Слушай! Ты чего?

— Фужеры итальянские принеси.

— Ты дал бы мне чемодан-то разобрать! Привезла я тебе…

Тишкин без шума вынул пробку. Полезла вялая пена. Теплое! Гадость! Давай фужеры.

— Василек! Слушай! Чего ты чудишь?! Открыл эту бутылку! Жалко же! У нас и простого много.

Тишкин сам взял бокалы из коричневого стекла с искрой. Налил. Теплое шампанское. Гадость!

— Ну?

Они чокнулись.

— С приездом!

— Что это с тобой? — наконец насторожилась Леля. — Фу! Теплое!

Тишкин налил по второму.

— Куда столько? Я есть хочу! Ты, может, мне руки дашь вымыть?!

— Руки?! Тебе не руки! Тебе вот это! Мыть!!

И Тишкин ногой ударил Лелю в живот.

Леля вскрикнула и обмерла.

Тишкин медленно достал из кармана узбекский нож, стащил с него чехол, порвав. Широкое тусклое лезвие со светлой полоской по краю. Такой нож без всяких усилий прихватывает горло до позвоночника.

Тишкин достал бумажку. Голубой листок с розовым цветочком в углу.

— Знакомая штучка? Сейчас мы с тобой еще… выпьем, поговорим, как культурные люди.

— Слушай, как ты меня хорошо встретил-то, — неожиданно буднично сказала Леля, — спасибо, Василек.

— Да? — Тишкин машинально налил себе шампанского.

— Не много пьешь-то? Сопьешься, слушай. А очень больно ты меня ударил.

— Я тебя сегодня убью, — сказал Тишкин, — сегодняшняя ночь твоя последняя. Кричать здесь бесполезно — стены толстые. Ключ у меня в кармане, вот, — Тишкин хлопнул по карману, задев бутылку, которая тупо стукнулась в ковер, — прежде чем убить тебя, я… э-э-э, поговорю… м-м-м… с тобой.

— Это интересно, — согласилась Леля, — по-моему, ты свою шкуру испортил.

Тишкин нагнулся, не сводя с Лели глаз, нащупал на полу скользкую бутылку, широко размахнулся и запустил ею в сервант. Бутылка с визгом размозжила стекло, отскочила от задней стенки и встала на донышко. Толстые куски полированного стекла выпали на ковер вместе с двумя рюмками девятьсот шестидесятой пробы, сплющившимися, похожими теперь на детские лопатки для песочницы.

— Слушай! А хорошо у тебя идет! — одобрила Леля. — А еще как можешь?

— А телефон отключен! — Тишкин взял со стола нож.

— И правильно, Василек! Умничка! Кому звонить в такую поздноту?

— Ты! Ты понимаешь, что я тебя сейчас действительно убью?

— Вот я и говорю, что звонить просто некогда. До утра успеть бы расчленить, в унитаз спустить труп-то мой. Или ты как хочешь с ним поступить? Хлопот! Тут только две неувязки. Таксист знает, кого и куда вез, да маме я из аэропорта звонила.

— Ты знала?!

— Нет. Но в последнее время так делала на всякий случай. Сережа-то — чудик, между нами. Вот так вот напишет, а потом отчитывайся.

— Ты во всем признаешься?! — Тишкин поднял над головой нож.

— А куда ж денешься? Вон — письмецо-то. А это с бутылками, с ножиками — не страшно. Вот ударил ты меня зря. Не прощу.

— Ты! Сука! Изменьщица!

— Да? Как ты догадался? Наконец-то! А ты как думал? Да ты на себя-то глянь! Вон в свое трюмо запрошлого века. Ты ж на паука похож. Вылитый! И не махай, уродина, передо мной ножиком своим! Врешь! Холодный ты! Ты ж орешь, а сам как из паутины из своей наблюдаешь: есть впечатление? А вот и нет! Нету впечатления! Да ты даже бухой-то на серьезное преступление не способен. Да ты вообще ни на что человеческое не способен! А вот бить я себя не дам! Вот пускай: ты к своей Соньке, я — к Сережке. Я тебе — шмотки из-за «бугра», ты мне — зеркальную баню. Так — куда ни шло. Но теперь и так, может, не пойдет. Я еще подумаю.

— Ты! Это письмо! Леля! — Тишкин бросил нож и встал на колени.

— И давай теперь так: я поживу у мамы, ты успокоишься. Напишешь мне еще одну… расписочку. А сейчас иди-ка на кухню, закуси, подумай. Мне хоть с дороги руки бы вымыть.

— Леля! — Тишкин пополз по ковру.

— Да нет, туда-туда, — показала Леля, — на кухню выползай.

— Леля! — Тишкин поцеловал ее туфлю.

— Слушай! Да ты совсем бухой! А ну, марш на кухню!

— Бегу, бегу, конечно, конечно. — Тишкин на четвереньках убежал на кухню. Там вскочил озираясь, схватил заварной чайник, высосал его, стал что-то есть.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Тишкин, — конечно, конечно, закусим… поговорим… стерва! Ах ты, стерва!

Он уронил чашку. Стал было собирать осколки.

За окном выстрелила автомобильная дверца, и убежал за угол шорох шин.

— Стерва! — Тишкин свалил в мойку посуду, прислушиваясь к плеску воды в ванной. Снова стал собирать осколки…

— Леля! Я поел! Я закусил! Я в порядке! — он постучал в дверь ванной, отчего она открылась.

Струйка воды из крана, отраженная десятками раз в сверкающих коридорах. Длинные, постаревшие от страха и изумления физиономии Тишкиных, выглядывающих один из-за другого и все шире разевающих золотые пасти. Пристально вглядывающихся друг в друга, мол, ба! Знакомые все лица!

— Леля!

Наружная дверь… открыта. Ключ — в кармане. Второго ключа от нижнего замка у Лели не было. Было? Не было?

— Леля!!

— Ял-ял-ял! — поскакало по лестнице. Дрогнуло черное, ночное стекло в окне на площадке. Метнулась кошка.

— Как же так?!

В гостиной, в бронзовой раме призрак вдруг обрел положительные черты: длинное, породистое лицо. Вислый, тонкий нос, глубокие складки от крыльев носа, трагический, пожалуй, излом бровей. Кастильский монах! Почему паук?

Тишкин прошел на кухню и включил телефон, который тут же прозвенел.

— Это Эдуард. Приветик! Я тебя не оторвал ни от кого? Ха-ха-ха…

Тишкин швырнул хохочущую трубку и отключил телефон.

Подобрал осколки и в гостиной. Попытался распрямить сплющенные рюмки. Одна стала похожа на рюмку, у другой отвалилась ножка. Общий урон, скажем, рублей в двести. Но не больше.