Андрей Фёдоров - Желтый караван

— Черный юмор.

Потом добавил еще более скорбным тоном:

— А слонов нет.

— Чего слонов?

— Да так я. Думайте, дорогой, думайте.

Гвоздем крокодильей программы был гражданин во фраке и цилиндре, явно бородкой и прекрасными очами напоминавший Ржевского. Заграничный двойник Ржевского вообще варился в крокодилах, погруженный по пояс в зубастую, хвостатую их массу. Ни рук, ни ног у него не было, и крокодилы ухмылялись под надписью: «Заходите к Полю!»

На полках штабелями лежали крокодилы из пластика, дерева и стекла; надкушенные, из раскрашенного хлеба изделия эквадорских умельцев. Последний и самый яркий крокодил — дутый, свисал с лампы.

— Да, — кивнул Ржевский, — они их любят.

— Кто кого?

— Мина. И ее дочка. Ей пять. Она любит крокодилов.

— А слонов? Или, скажем, мамонтов?

— Не замечал.

— Ну? Так вы подумали? С вашей внешностью, дорогой, у вас, как бы это сказать…

— Я подумал! Мина давно в разводе. Нет! Я не увожу чужих жен!

— Ну да. И вы вообще очень осторожны? Так? Осторожность, как говорится, вторая хитрость?

— В чем дело?

Красивый рот Ржевского опять искривился, снова забились на шее артерии.

— Ну-ну! Не надо! Все мои слова и выражения, вы воспринимаете… ни к чему же так. Мина носит крокодила на шее?

— Где? Что и где она носит — не имею понятия!

— Да? Надо же! Впрочем, пускай носит. Крокодила так крокодила.

— Да я вообще уже не понимаю, что вам от меня нужно! Вы в десятый раз спрашиваете о каких-то подвесках, крокодилах! Что они носят?! Да они все носят! Что увидят, то носят! Пистолеты, кинжалы, бритвы, пятаки, рога, вон со своего мужика сшибут и носят! А за «бугром» вон уши носят! Ухо отрежут — на шее носят! Я-то при чем?!

— Спокойно, Сергей Николаевич! Черт с ними, с… животными. Пусть крокодилы, пусть кто хошь… вижу я, что по этому вопросу мы с вами в глубь веществ, как говорится, не пройдем. Но мы говорили еще о ваших врагах. Обвинить вас так подло перед самыми гастролями черт-те в чем, в провозе валюты, в торговле янтарем… ну кто мог, если подумать, это сделать? И это мой последний вопрос, дорогой. И на этом, ей-богу, закончим, тем более что и коньячок ваш я закончил.

— Вот об этом я и думал! Не о крокодилах, представьте! Об этом думал! И такой человек есть! Я давно знаю его! Нет, мы не друзья! Я не настолько потерял чувство брезгливости, поверьте! Но мы несколько лет! Несколько лет работаем вместе! В одной упряжке! Есть ли чувство меры?! Да что я?..

Зубастое окружение, видимо, подействовало на Ржевского. Он оскалился:

— Так кто?! Вы интересуетесь?! А у меня есть заместитель! И в случае, если меня теперь задержат в связи с этой вашей грязной бумажкой, поедет он! Тишкин! Тишкину привалило!

Но Тишкину не слишком привалило.

Маленький, тощий, головастый Тишкин — господин лет сорока, в тот вечер бегал взад-вперед по своей гостиной, по нерповой шкуре между подлинными рыцарскими доспехами на одной стене и мутным зеркалом в бронзовой раме — на другой, отражаясь то в доспехах, в виде толпы перепуганных гномов, то тусклым призраком с красным огнем во рту — в зеркале.

Тишкин курил без разбора и представительские «KENT» и «ROTHMANS» и личный «Беломор», еще какие-то, выхватывая сигареты по две сразу из роскошных с золотом и коронами пачек, осыпая пеплом и искрами драгоценную нерповую шкуру.

И тень его в ужасе пряталась за портьеры, проваливалась в спальню, разрастаясь на стене соседнего дома, дымящаяся и растерзанная, и пугала прохожих.

Но не вскакивали разбуженные соседи, грозя вибрирующему потолку, не стучали в стены — бегал-то Тишкин не где-нибудь, а в старинном купеческом доме на Солянке, в доме, где в междуэтажных перекрытиях можно содержать небольших домашних животных, в стенах прятать лишние шкафы и стулья, где на лестничной площадке можно разместить современную квартиру с балконом.

Широко, представьте, жили купцы-жулики, с размахом ставили дома, лепили на потолках нимф и амуров, прятали в нишах неодетых, безглазых красоток из алебастра, привинчивали всюду резные медные ручки, трубы пускали свинцовые, коридоры закручивали в разные стороны и обратно, так что, пока от парадного до черного хода доберешься, начинаешь заходить в гости и ночевать у незнакомых.

Да, размахнулся было и Тишкин — нимф и амуров восстановил, покрыл розовым лаком, двери окантовали ему медными полосами, панели пустили ореховые, а где-то и под дуб, а в ванной все стены и потолок сделали зеркальными. Что о себе воображал Тишкин, оголяясь в ванной, где возникал тут же в стеклянных коридорах, в шестидесяти четырех ясных и сотнях неясных экземплярах он сам — волосатый, с тонкими ручками и ножками, с огромной голой головой? Во всяком случае, не возражал, терпел себя, привыкнув с детства. Зато, посторонившись, он вожделенно зрил, как возникает в шестидесяти четырех экземплярах она, Леля. Длинноногая, литая, бронзовая — жрица бога Амона, фальконьевская «Флора», энгровская «Анжелика»! Так и еще по-всякому называл ее Тишкин в первые месяцы, хотя, честно говоря, ни с «Флорой», ни с «Анжеликой» знаком не был, а жрицу бога Амона путал с его же певицей.

Леля же была балериной. Растущей, цветущей, солирующей. Точеной девушкой без изъянов. С прямой спиной и очень ровной походкой. С широко расставленными яркими глазами, с неким, как считал Тишкин, «небесным светом» в них. С полными, всегда чуть напряженными, чуть приоткрытыми губами, отчего казалось, что она только что сказала или скажет сейчас какое-то чудесное новое слово… насчет отсутствия изъянов так приблизительно и воображал себе Тишкин, женившись в тридцать восемь лет на двадцатилетней Леле, а к своему сорокалетию с полной уверенностью переписав на ее имя квартиру с нимфами, дачу, гараж и «Жигули». Осталось еще завещать нерповую шкуру.

И ходил теперь Тишкин взад-вперед по шкуре, сея по ней огнем и окурками, вглядываясь бессмысленно в расплывшееся, с провалами вместо глаз лицо призрака в зеркале, взмахивающего в отчаянии прозрачной дланью с красным огнем на конце и убегавшего тут же в глубину гостиной, где его калечили и рвали рыцарские доспехи.

Теперь уже через пять минут Леля должна была подъехать из аэропорта.

Вон за тем углом вспыхнут сейчас драконьи глазищи такси. Мощные бра (по пятьсот ватт в каждом) в очередной раз швырнули тень Тишкина на ту сторону двора. Тень сплющила пухлых ангелочков над купеческим парадным.

Тень была с рогами?

Зашуршали шины. В пустом каменном дворе выстрелила автомобильная дверца.

Тишкин вытянул шею к дверям. Длинное измятое лицо проросло капельками пота.

Загудел лифт. Внизу, словно вода в колодце, плеснули дверцы. Дымок сигареты дернулся от сквозняка.