Андрей Фёдоров - Желтый караван

— Ккрроккодильчики! — клокотал и рычал Ржевский, роясь, по указаниям «Буратино», в муке и просеивая крупу. — Цып-цып-цып!

Где-то на втором часу поисков нашли кошку, которая, правда, тут же удрала на лестницу через полуоткрытую дверь.

— Нет, это не то, — решил «Буратино», — вот двери надо запирать! Спецключом!

«Спецключом» оказались обыкновенные отмычки.

— Странные двери, — бурчал «Буратино», — вроде запирал.

В квартире еще оставалось достаточно странного. Ржевскому то чудились шаги в глубине купеческого лабиринта, то неведомо откуда выбегавший сквозняк начинал шевелить на полу выброшенные из шкафов и шкатулок тряпки и бумаги, то стремительно отлетавшая под ударом ядовитых лучей из бра тень капитана почему-то выскакивала из дверей спальни обратно и непринужденно укладывалась на полу, притворяясь некой отдельностью, совершенно независимой от хозяина. Ржевский понимал остатками омраченного рассудка, что в спальне наверняка есть зеркало (он сам его только что видел), но само это зеркало тоже ухитрялось, однако, подставлять себя под тень капитана всегда с какой-то новой стороны и изредка шевелилось и нежно поскрипывало за стеной. Согбенная, но сохранившая спортивную, трапециевидную форму спина широкого и плоского капитана, сидевшего со шкатулками за столом, была видна Ржевскому из кухни под нелепым углом, уничтожавшим совершенно голову. Нет, с привидениями далеко не все еще обошлось благополучно.

Ржевский в этом убедился, обнаружив в духовом шкафу вторую кошку.

— Она, обратно! — махнул от стола «Буратино». — Черно-белый вариант.

И встал.

— Слушай, дорогой! Дверь-то!

С кошкой под мышкой отправились к двери.

— Ясно, — сказал «Буратино», — вон пружина. Ну, Василек! Это ж для чего? Это для того, чтоб, если хоть один замок запереть забыл, дверь автоматом приоткрывается. Или нет? Все-то запереть спецухой этой не могу. Давай-ка мы лучше эту кошку придушим от греха?

Ржевский выкинул «черно-белый вариант» на лестницу.

— Жалостливый, — усмехнулся капитан, — тогда терпи. Не то будет.

Он прошел неверным шагом в гостиную, опрокинув стул, целенаправленно уперевшись в очередной ящик комода в стиле «ретро», из которого упрямо потянул какое-то бесконечное кашне азиатских расцветок.

— Терплю, — уныло прошептал Ржевский, обнаружив «черно-белый вариант» в третий раз — на гардеробе в прихожей. Крепко погладив по холодной, жесткой шерсти, он закинул «вариант» во внутренние покои, в кишащую призраками черноту, плотно прикрыл туда двери, не имевшие вроде бы коварной пружины, и с облегчением убедился, что этим отсек от себя целый сонм страхов — «вариант», прыгая и скребясь в купеческих лабиринтах, принял на себя все терзавшие Ржевского шаги и шорохи.

Вскоре Ржевского еще осенило. Он в тот момент стоял у шкафа, листая мощный фолиант — «Учебник психиатрии», а «Буратино», сидя на полу, с трудом, с паузами скатывал ковер и нерповую шкуру. Вообще к этому часу оба уже стали двигаться медленно и говорить мало.

— Славк! Вот написано: «Видят и ищут мелких животных, как-то: крыс, мышей, насекомых». Кошек и крокодилов, — добавил он от себя. «Буратино» как раз нашел под столом какой-то голубой листок и вглядывался в текст, покачиваясь, словно игрушечный будда.

— Ну? Это ж у нас белая горячка началась, Славк! Де-ли-ри-ум!

— Тихо! — «Буратино» сложил листок и сунул в карман. — Ищут и видят? А я как раз… не вижу! Ты кто? Сергей?

— Ты меня опять не узнаешь? Или забываешь? Вот: «Видят и тут же забывают, что видели!» Как бы и не видят! Ам-не-зия называется! Не, тут про все есть!

— Получается, что их тут нет, — «Будда» повалился на бок, но тут же бодро вскочил, — может, и нет! А?

— Да нет, — Ржевский в два приема слез со стула, — конечно, нет! Откуда?! — он прислушался к неясным звукам за стенами. — Слышь, может, хватит, а? По-моему, я спать хочу.

— Считаешь, мол, надо и поспать? А может, и правильно! Ладно! — согласился «Буратино». Он вообще вдруг стал быстрее двигаться и без всяких видимых причин заметно протрезвел. — Иди! Иди, дорогой! Сейчас я тебя обыщу, и пойдешь домой баиньки!

— Да нет же их! Чего меня обыскивать?

— Вот поэтому-то и нет! Как в том анекдоте про крокодильчиков! Слыхал?

Он охлопал Ржевскому все карманы, заглянул даже в шляпу, слава богу, найденную в ходе поисков животных, и показал пальцем на дверь:

— Иди, дорогой! Но! О происшедшем здесь… согласно закону! Расписку мне! На ручку! Пиши тут же!

— Я понимаю, понимаю, — ничего не понял Ржевский, озираясь и смутно вспоминая, где и что ему встречалось по ходу обыска.

— Там! — показал он в спальню и быстро вернулся с листком, вырванным из роскошного бювара с вензелем Тишкина. — Чего писать?

— Понимаешь?

— Сейчас. — И Ржевский написал: «Строго предупрежден о соблюдении тайны и неразглашении».

— Понимаешь! А ты, кстати, чегой-то своей этой Леле? Часто пишешь?

— Леле? Этой? Да я ей никогда не писал.

— Точно, Серж? Как на духу?

— Конечно! Что я, совсем, что ли? Я, конечно, я ей… симпатизирую, я не скрываю. Но никогда не писал! Точно!

— Тогда лады, дорогой! Да пальтишко-то застегни, дорогой, простудишься!

Они обнялись, и Ржевский покинул многострадальную квартиру.

В лифте он было запел, но смолк, посмотрев на часы.

Под ногами хрустел на всю улицу ледок, а в ответ где-то за квартал отсюда шаркала метла по тротуару. Посреди улицы Солянки сидели на квадратных плитках друг против друга два кота, серьезно задумавшись, словно шахматисты.

Ржевский же своей несуразной, милой походкой (правое плечо впереди правая рука в кармане, левая рука делает широкие, не в такт шагам взмахи) побрел вдоль пустынных улиц, очень одинокий, со спины узкоплечий, щуплый как мальчик. С нелепыми, белыми кудрями, торчащими из-под шляпы.

Коты равнодушно глянули ему вслед.

В голове стало от острого воздуха проясняться, но не сразу все-таки, потому что он успел пройти почти два квартала в обратном направлении в поисках Нансена, решив почему-то, что тот так и ждет его с вечера во дворах.

Но Нансен не ждал его, и, наверное, никто нигде не ждал.

Небо над ним светлело все сразу, а на востоке еще и стремительно синело, и там снежинкой мерцала над крышами Венера, а под нею синь была рассечена раскаленной нитью облака, такого далекого, что висело оно даже и не над Уралом, а где-то, наверное, над океаном. Из-за шпилей высотного здания на Котельнической выглядывала снежная туча. Вот эта была рядом, и от нее несло стужей.

Вокруг еще светились окна, метались торопливые тени на занавесках. Вокруг хлопали двери подъездов, из центра города уже катился грозный гул движения.

— Вот так и бредешь одинокий в грохочущем городе, под бескрайним небом, — бормотал Ржевский, недоуменно поднимая брови, — но жизнь твоя течет и завершается незримо и неслышно?..