Вера Переятенец - Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом

В 1989 году академик умер. Это стало неожиданностью не только для его супруги, но и для всей, как было принято говорить, творческой общественности: старик был довольно крепкий, почти не болел, но после очередного академического собрания не выдержало сердце. Некоторые на траурной панихиде даже слезу пустили по поводу того, что слишком близко, мол, принимал покойный те потрясения, что происходили со страной. Но почти все понимали, что не только борьба за идею, но и чрезмерные возлияния тому виной. Правда, о любимой супруге Юдин успел позаботиться: и тебе сберкнижка, и машина с дачей, и творческое наследие — все ее. На худой конец — можно золотишко продать, на кусок хлеба хватит. Сберкнижка сначала похудела, затем совсем в пыль превратилась. Машину пришлось продать, поскольку от простаивания в гараже она стала ржаветь и разваливаться, потом дача сгорела. Говорят, вроде бомжи зимой залезли, хорошо хоть, сосед участок купил — хоть и недорого, но все же какие-то деньги заплатил, а их требовалось все больше и больше. В прошлом году совсем стало плохо. В Союзе художников попросили освободить мастерскую. Клавдия Михайловна умудрялась ее сдавать студентам — всё копейки какие-то на хлеб бедной вдове капали, но и это кончилось. Пришлось ей звонить Веронике и просить помощи, чтобы перенести и разобрать оставшиеся работы.

Творческое наследие академика было уже на исходе, так что особо дамы не устали. Кое-что сразу же после его похорон закуплено Третьяковской галереей, что-то щедрая Клавдия Михайловна просто подарила в краеведческий музей на его исторической родине в память о великом земляке. В мастерской осталось только кое-что на память: натюрморты с цветами, ее портреты. Но вот на антресолях отыскали они целый клад: перевязанные бечевкой студенческие работы Виктора Михайловича. Понятно, по каким причинам в годы становления и господства социалистического реализма запрятал он их в самый дальний угол, чтобы, не дай Бог, никто не вспомнил. Да и сам академик, наверное, забыл об этих работах. Сейчас же, вытащив их и отряхнув от пыли эти деревяшки и болванки с ключиками, Вероника просто ахнула от восторга.

— Клавдия Михайловна, голубушка, да это же почти целое состояние. Это, конечно, не Малевич с Кандинским, но продать можно очень даже неплохо.

В голове созрел план, и в ближайшие месяцы Вероника развернула бурную деятельность: написала статью про забытый период творчества советского мастера, договорилась с аукционным домом о продаже картин, подготовила на каждую вещь экспертное заключение. Клавдия Михайловна уже стала строить планы по поводу протезирования зубов, поездки в санаторий, ремонта ванной и покупки нового телевизора. Чтобы непременно плоского. Как у вдовы академика Перовского. Ей внук, видите ли, купил. Еще бы — работы-то супруга никому не нужны. У него одни литографии: все серии создавал по стройкам коммунизма. Каждый раз триппер из творческих поездок привозил, а она теперь — надо же! — вдова академика, покойного не иначе как по имени отчеству называет — Аркадий Владимирович. Даже по телефону отвечает: «Вдова академика Аркадия Владимировича Перовского у телефона». Теперь будет чем нос утереть дамам в дворовой беседке. Одним словом, старушка ожила, поскольку впереди виделись радужные перспективы утереть нос этой вдове «великого Перовского». Уже все было готово к аукциону. Часть картин, упакованная в ящик, перевезена в помещение антикварного салона, за них вдове был выплачен аванс, более чем солидный, а с продажей оставшихся семи Вероника посоветовала повременить.

— Вы поймите, Клавдия Михайловна, — Вам пока этих денег, сами говорите, на многое хватит. Даже если купят по минимуму, то десять тысяч долларов набегает, и то при условии, что они уйдут с аукциона по минимальной стоимости. А они наверняка уйдут, мне Анатолий Николаевич рассказывал, что даже в Москве многие заинтересовались предстоящими торгами и уже предложения есть. Сейчас цена на эти картины невысока, но она может быть больше. Коллекционеры увидят, оценят. Мы еще одну статейку выпустим. Возникнет мода на раннего Юдина. А работ осталось свободных не так уж много, и не какого-то сомнительного происхождения, а из первых рук, да еще какого качества. Вот тут-то и получите вы настоящую цену. Тогда за каждую можно не меньше пятидесяти просить. Это я вам точно говорю. Даже с учетом того, что мы не в Лондоне и не на аукционе «Сотбис». Да и потом, Клавдия Михайловна, неужели Вам не жалко? Вон какая красота на стенах висит! Будете любоваться.

— Ох, Вероника милая, сколько мне любоваться-то осталось?.. Спасибо Вам большое, что возитесь со мной. А знаете что: давайте я Вам подарю одну работу. Ведь если бы не Вы, я бы и не додумалась их продать, а то Вы мне вовремя подсказали. И вот теперь я уже планы какие-то строю, а то совсем сникла.

Вероника, конечно, отказывалась немного для приличия. Мол, что Вы, Клавдия Михайловна, я ведь все равно от аукционного дома деньги получаю за экспертизу и еще за то, что нашла такого клиента. Но, конечно, от подарка не отказалась. Они ей очень нравились, эти ключики, и было приятно смотреть, как поблескивала бронза на тусклом дереве и алел лозунг, возвещавший о свободе и равенстве для всех.

Так что до сегодняшнего дня обстоятельства складывались очень хорошо: были заработаны немалые деньги, в расчете на которые и была отправлена мама в санаторий в Карловы Вары. Да и сама хотела съездить туда на недельку, чтобы подышать воздухом и набраться сил перед зимой. И вот теперь такая неожиданность: милейшая Клавдия Михайловна убита, квартира разграблена, и — что самое ужасное — Вероника оказалась под подозрением. Спасибо, хоть в убийстве самом не обвиняют. На этот счет у нее оказалось стопроцентное алиби. Вчера Вероника устроила себе поход в салон красоты и полдня красилась, стриглась, делала маникюр с педикюром и под занавес решила разориться на шоколадное обертывание. Так что на все ушло часов пять как раз того времени, на которое приходится смерть Клавдии Михайловны.

Но обвинения были более чем серьезные. Эти двое — «серебряный» и «золотой» — сразу стали давить на Веронику на предмет того, что это она, мол, навела. И объяснять, что она специально писала статью о картинах художника, чтобы сделать предпродажную рекламу, и делалось это с согласия Клавдии Михайловны, — было бесполезно. По их мнению, это руководство к действию. Прочитал статью, узнал в справочном, где живет вдова, и грабь не хочу. Но с таким успехом можно читать любую рекламу (например, автосалона) и ограбить его, а рекламщиков посчитать наводчиками.

Действительно, обвинение абсурдное. Но, даже если это и так, все равно это очень большая неприятность. Мир антиквариата тесен. Кто захочет потом иметь дело с экспертом, после общения с которым убивают. Даже если он не виноват. Тут, как говорится, ложки нашлись, а осадок остался. Одна близкая приятельница Вероники, работая за нищенскую зарплату в государственном музее, подрабатывала тем, что вот так же помогала своим знакомым продавать антиквариат. Была свободным дилером, как говорят теперь. Тихая милая музейная дама (что называется, своя в доску) пользовалась стопроцентным доверием у обнищавших профессорских внуков и вдов. Но однажды случилось страшное: в дом, где готовилась довольно крупная сделка, ворвались крепкие ребята в кожаных куртках, сняли со стены ни много ни мало маленького раннего Кандинского и спокойно вышли. Времена были лихие 90-е, никто в этом деле разбираться особо не хотел. Естественно, живопись плакала, а с ней и денежки. Конечно же, первое подозрение и претензии — к музейной даме, но, когда начали все выяснять, оказалось, что милый хозяин дома, задавленный безработицей инженер-физик, заняв у тещи денег, решил оттянуться с бывшими коллегами и пригласил их пива попить, где и болтанул лишнего о том, как он вскоре хорошо заживет благодаря неприметной картинке на кухне. И хотя репутация приятельницы была спасена (доблестная милиция нашла даже исполнителей кражи), нехорошие слухи еще долго бродили по городу.