Юджин Бердик - Гарантия безопасности

— Я сознаю это. Но сделаю все возможное, чтобы убедить вас в наших добрых намерениях. Я лишь прошу вас не предпринимать никаких необратимых шагов. Если вы запустите МБР и пошлете бомбардировщики, все будет кончено. Я не смогу сдержать наши средства возмездия, и тогда весь мир превратится в пепел.

— Знаю, господин президент. Мы уже говорили об этом. Каждый из нас бесконечно все просчитывал и прикидывал, выслушивал аргументы своих советников. Но если Москва погибнет, — и голос его содрогнулся в бессильном гневе, — то я что — должен сидеть и смотреть, как стирают с лица Земли мою столицу, а затем с шапкой в руке идти к вам просить начать мирные переговоры в Женеве? Идиотство! А я — не тот человек, и мы — не тот народ, чтобы выглядеть идиотами.

— Я во многом согласен с вами, — вымолвил президент, и Бак впервые увидел на его лице гримасу неимоверного физического напряжения, чуть ли не боли.

Долгая неуверенная пауза.

Затем советский премьер заговорил снова:

— Я возобновлю разговор, когда удалюсь на безопасное расстояние от Москвы. — Голос звучал сухо, невыразительно, без эмоций.

В трубке раздался щелчок.

— Господин президент! — воскликнул Бак. — Разрешите заметить, вы блестяще провели разговор! Он признал вероятность их собственной ошибки, и… — Бак осекся, потому что президент и не думал слушать его. Лицо президента обмякло, расплылось в маске отчаяния. Вперив взор в каракули, испещрявшие блокнот, он как бы искал ответ в четких жирных запутанных линиях.

И снова Бак ощутил, что за конкретными переведенными им словами мимо него проскользнуло нечто куда более важное.

— Вы сломали его, господин президент, — сказал Бак. — Он глубоко потрясен.

Президент поднял взгляд. В зрачках его потемневших глаз застыла агония.

— Он не сломлен. Он загнан в угол и мучительно страдает, но отнюдь не сломлен. И если мы не докажем, что произошел несчастный случай, что с нашей стороны нет злого умысла, он обрушится на нас всей мощью.

У Бака узлом свело желудок. За напряжением перевода, в пылу переговоров он перестал отдавать себе отчет в масштабе грядущей беды. Бак во все глаза смотрел на президента.

— Что же нам теперь делать? — прошептал он.

Глядя через стол на Бака, президент медленно покачал головой, как бы собираясь с мыслями.

— То, что должны, — размеренно проговорил он. — Соедините меня с генералом Блэком в Пентагоне.

Пока телефонистка соединяла Бака с Пентагоном, президент сидел, откинувшись в кресле, прикрыв глаза руками, стиснув зубы, сжав в узлы мышцы подбородка. Затем он расслабился.

— Генерал Блэк на проводе, господин президент, — доложил Бак.

Не открывая глаз, президент протянул руку и взял трубку.

— Блэки, — тихо и твердо сказал президент. — Ты помнишь историю жертвоприношения Авраама из Ветхого завета? Старик Бриджес в Гротоне читал нам ее как проповедь не реже чем два раза в месяц?

«О Боже, он сходит с ума, — подумал Бак. — Сходит с ума, ему конец, а вместе с ним — и всему миру». Бак вдруг понял, что затравленно озирается по сторонам, ища, куда бежать. Но в трубке ровно и ободряюще загудел голос генерала:

— Так точно, сэр, помню. — Блэк неуклюже перегнулся через Свенсона, держа трубку красного телефона. Остальные, сидящие за столом, продолжали спорить, не сводя глаз с табло. Блэк испытывал странное чувство нереальности происходящего. Одновременно он ощутил, что сейчас было бы уместно обращаться к президенту по-дружески, по имени, но не мог себя заставить. За последние годы он раз пять-шесть встречался с президентом, президент всегда держался очень тепло. Но с ухмылкой называл его «генерал Блэк». Однако сейчас в голосе президента звучали новые интонации. Нет, вернее, наоборот — былые интонации старой дружбы.

— Блэки, на ближайшие несколько часов держи историю жертвоприношения Авраама в памяти, — сказал президент. И, помолчав, спросил: — Бетти и мальчики в Нью-Йорке?

— Да, — ответил Блэк, и его охватило чудовищное предчувствие.

— Мне нужна твоя помощь, — медленно произнес президент. — Немедленно отправляйся на базу Эндрьюс. Дальнейшие инструкции получишь там. Дела плохи, Блэки, и, возможно, мне придется попросить тебя о многом.

— Я выполню любой приказ, — ответил Блэк. И замолчал. Он почувствовал, что президент в агонии, но не желает выдавать терзавших его мук. — Делайте то, что должны делать.

— Счастливо тебе, Блэки, — сказал президент.

Блэка охватило желание немедленно позвонить Бетти, поговорить с ней, с мальчиками. Но знал, что об этом не могло быть и речи. И снова его охватило туманное и неопределенное предчувствие. Бетти, вспомнил он, собиралась на другой конец города к подруге. Она вернется к мальчикам только во второй половине дня. Почему-то это обеспокоило Блэка. На секунду в памяти мелькнули картины Сна. Не до того сейчас. Отбросив все посторонние мысли, он торопливо зашагал к двери.

Повесив трубку, президент, все так же не открывая глаз, целую минуту сидел не шелохнувшись. Затем сбросил ноги со стола и взглянул на Бака.

— Попросите коммутатор соединить нас с нашим послом в Москве и с советским постоянным представителем в ООН, — тихо сказал президент. — Пусть их подключат к прямому проводу, по которому мы говорим с советским премьером. Как только мы сможем возобновить разговор с ним, они должны в нем участвовать.

Отдавая в телефон указание, Бак следил за президентом. Лицо президента претерпевало странные метаморфозы. Лицевые мышцы то набухали желваками, то расслаблялись, глаза он по-прежнему не открывал. Посторонний человек не определил бы сейчас возраст президента по его лицу. И не понял бы, что на нем написано. Но тут Бак понял, что выражает лицо президента: извечную человеческую муку, боль обреченности и неотвратимость трагедии. Трагедии не просто личной, но вселенской, несчастья не одного человека, великого или малого, но всего человеческого рода.

Впервые с тех пор, как ему минуло четырнадцать, Питеру Баку захотелось плакать.

На столе генерала Боугэна стоял «контактный» телефон, который не использовался ни разу за все время его службы в Омахе. Телефон приводился в действие просто нажатием кнопки, и из маленького квадратного усилителя доносился голос собеседника.

Этот «контактный» телефон был предусмотрен специально на случай необходимости установить связь с военным командованием любого потенциального противника.

Телефон обладал собственной специфической аурой. Раздражал, нервировал какой-то своей странной противоречивостью, осквернял, казалось, того, кто прикасался к нему. Проверявшие его связисты делали это с явной неприязнью. Если почти что любой другой прибор в зале ассоциировался с кем-то из операторов как его «личное» хозяйство, то с «контактным» телефоном никто ассоциироваться не желал. Он чуть ли не физически олицетворял присутствие в зале противника. Все понимали, что телефон не может подслушивать их, что при необходимости использовать его он будет подвергнут целой серии дотошных проверок, но все равно он воспринимался своего рода неприятельским символом, вызывающим раздражение и неприязнь.