Юджин Бердик - Гарантия безопасности

— Ничего, — согласился Кнэп. — Кроме одного: слушать тех, кого надо. Был ведь один парень, работал много лет в «Рэнд корпорейшн» и сотрудничал с ВВС по части уменьшения вероятности случайного начала войны. Он нащупывал в системе прореху за прорехой, пока газеты с пеной у рта превозносили ее безупречность. Кендрью, в Англии, уже много лет четко и ясно предупреждает об опасности случайной войны. И десятки других. Большинство из нас, лучшие умы среди нас, «штатских», — Кнэп сказал это без малейшего призвука чванства, — всегда знали, что безупречной, гарантированной системы быть не может. Ошибка в том, что никто не объяснил этого ни общественности, ни конгрессу.

— Так что же мы должны были делать? — неожиданно спросил полковник Касцио, и в голосе его звучали гнев и недоумение. — Сиднем сидеть на заднице, пока противник вооружается до зубов, пока не вооружится до того, что потребует от нас капитуляции, которую мы вынуждены будем принять?

— Нет, сынок, мы должны были делать то, что делали, — устало ответил Рэскоб. — В политике если сидишь сиднем — тебе конец. В военном деле, надо полагать, тоже. Но, может, нам следовало понять, что на определенном этапе вся эта чертовщина просто становится бессмысленной.

Генерал Боугэн ощутил, что Кнэп переживает мучительную агонию. Его согбенные плечи, измученное тело, горящие глаза и изможденное лицо казались скульптурным воплощением образа тревоги. И генерал Боугэн мог догадаться почему: большая часть установленного здесь оборудования разработана и изготовлена Кнэпом, сознававшим, что оно далеко не так совершенно, как принято думать, и жившим с тяжким грузом этого сознания на совести. Сейчас же он спрашивал себя, почему публично не высказал этого.

Один лишь Рэскоб, закаленный в схватках политик, не забывал о другой стороне проблемы. Не сводя глаз с экрана, он заговорил снова, и в словах его звучало странное сочетание сожаления и жесткого реализма:

— Итак, одним бомбардировщиком меньше. Если эти русские истребители хоть чуток подтянутся и перестанут ротозейничать, может, худшего удастся и избежать.

Они скорее ощутили, чем увидели, как дернулся в кресле полковник Касцио, окинув Рэскоба испепеляющим взглядом. Полковник скорчился, как будто его скрутил приступ невыносимой физической боли. Он не сказал ни единого слова, лишь с ненавистью посмотрел на Рэскоба.

Рэскоб ответил ему безучастным взглядом.

— Потеря шести бомбардировщиков — это еще не самое худшее, сынок, — сказал Рэскоб. — Жаль, что восемнадцать пилотов должны прорываться к Москве и, по всей вероятности, погибнуть. Но подумайте только обо всех миллионах, миллиардах людей, населяющих пашу планету, понятия не имеющих, что через несколько часов могут погибнуть они все. Вы хоть раз подумали о них? Вот в этом и заключается долг политического деятеля, и бедолага в Белом доме, на чьих плечах лежит бремя решения, отлично это знает.

Выражение глаз полковника Касцио не изменилось ни на йоту. Моргнув, он вернулся к своим приборам.

Оставшиеся пять «виндикейторов» рассредоточились широким фронтом в тщательно продуманном порядке. Каждый шел на максимальной дистанции, позволяющей им прикрывать друг друга, а «шестерке» — всю эскадрилью, но достаточно далеко друг от друга, чтобы одна советская ракета не сбила два самолета сразу.

— Как действуют советские истребители? — спросил в микрофон генерал.

— По всей видимости, сэр, они значительно дезориентированы нашими «окнами» и иными средствами маскировки, — немедленно ответил пульт слежения. — Все никак не сосредоточатся на эскадрилье, гоняются за ложными целями.

В зале отчетливо прозвучал громкий возглас одобрения, тут же поддержанный десятком голосов. Боугэн почувствовал, как у него самого перехватывает от восторга горло, но тут же взял себя в руки. Господи, какой парадокс, какая ирония! И снова пришла мысль, что он, стоя перед этим табло, мог бы помочь русским отличить бомбардировщики от ложных целей. Голос его хлестнул зал ударом бича:

— Прекратить! Не на футболе, черт побери. — В зале тут же воцарилось молчание. — Запомните это. Предстоят нелегкие часы.

Он посмотрел на своих офицеров. Неприязненные взгляды, гневно напряженные плечи. Их хорошо готовили, но не к такому немыслимому обороту событий.

— Каким количеством боекомплекта еще располагает «шестерка»? — спросил генерал.

— Двадцать один процент, — ответил голос. — И снижает темп ведения огня, видимо, экономит ракеты для прорыва к Москве.

На южном фланге эскадрильи начал разворачиваться советский истребитель, ложась на курс, идущий наперерез ближайшему к нему «виндикейтору». «Виндикейтор» отвернул в сторону, но импульс, отраженный от советского самолета, тоже изменил направление, идя наперехват.

— Стреляй! Стреляй же! — услышал прямо подле себя генерал Боугэн и понял, что это прохрипел полковник Касцио. Полковник привстал, ощерив влажные от слюны зубы. — Стреляй, пока этот гад не достал тебя замедленной ракетой!

— Еще одно слово, полковник, и я прикажу вышвырнуть вас отсюда и отдать под суд, — тихо сказал генерал.

Никто в зале их слов не слышал.

Полковник, не разгибаясь, резко повернулся, словно боксер, пропустивший резкий удар и пытающийся прикрыться от следующего. Он увидел генерала, взгляд его прояснился. Он рухнул обратно в кресло.

К советскому истребителю присоединились еще три. Выстроившись в квадрат, они шли наперехват «виндикейтору». Бомбардировщик снова лег в вираж, но советские самолеты повторили его маневр. И тут же «виндикейтор» выпустил четыре ракеты. Советские истребители выпустили по ракете каждый и продолжали идти на сближение с «виндикейтором». В ту же секунду их средства обнаружения засекли выпущенные по ним ракеты, и истребители резко отвернули. Но было поздно. Пять секунд спустя все четверо были уничтожены. Однако выпущенные ими четыре ракеты мучительно медленно продолжали ползти к «виндикейтору». Развернувшись, тот пытался уйти, но не успел. Ракеты безжалостно настигли его. Снова на экране слились импульсы, снова медленно разрослось всепоглощающее пятно.

Генерал Боугэн ощутил, как у него трясутся кончики пальцев. Он чувствовал себя как под небывалой пыткой, будто в клочья раздирали его лояльность, его преданность, будто по швам рвали всю его жизнь. Захотелось запереться в кабинете с бутылкой виски.

Как по приказу, двадцать с лишним человек одновременно перевели дух, образуя причудливый контрапунктный хор вздохов. Конгрессмен Рэскоб пробормотал себе под нос что-то вроде:

— Осталось еще четыре.

На столе президента, испуская пронзительный беспрерывный сигнал, заверещал телефон. Подняв бровь, президент взглядом указал на аппарат Баку. Бак поднял трубку.