Юджин Бердик - Гарантия безопасности

В трубке раздался хрип. Так хрипит человек, которого с размаху бьют под ложечку. Бак думал, что хрип испустил премьер, но не был уверен.

— Вы понимаете, что должны оставаться на своем посту, господин посол? — прервал возникшую паузу президент.

— Да, сэр, — ответил посол.

— Господин президент! — буквально взорвался в трубке голос премьера. Да с такой силой, что Бак вздрогнул, сморщившись, и посмотрел на президента. В голосе премьера не осталось ни скорби, ни сочувствия, одна только ярость. — Это и есть ваш гениальный план? Принести в жертву одного американца — милейшего господина посла — за восемь миллионов москвичей? — буквально задыхаясь от гнева, гремел премьер.

Бак написал на блокноте президента одно лишь слово: «Ярость» — и увидел, как дрожит его собственная рука. В мозгу застыла простая картинка с надписью: «Конец света». Так, понял Бак, он всегда себе его и представлял. Ряды кнопок на панели — голубых, зеленых и красных кнопок — и нависшая над ними грубая крестьянская рука с корявыми пальцами, готовыми вот-вот эти кнопки нажать. И под аккомпанемент бьющегося в ушах голоса премьера рука начала последнее смертоносное движение, опускаясь вниз. Ужас, чистой воды обыкновенный ужас, подобного которому Бак никогда не испытывал, стиснул ему желудок.

Из оцепенения, навеянного ужасом, его вырвал резкий и властный голос президента. Переводя, Бак заглушил премьера и вдруг обнаружил, что вопит, повторяя слова президента, и бьет по столу кулаком.

— Нет, господин премьер! Я имею в виду нечто совсем другое! Вы должны меня выслушать, да слушайте же меня! Как только мы услышим звук плавящегося в Москве телефона, я прикажу эскадрилье стратегических бомбардировщиков, в настоящее время барражирующей над Нью-Йорком, сбросить на этот город четыре двадцатимегатонные бомбы с той же высоты и в таком же порядке, как предписано бомбить Москву нашим самолетам. Ориентировать бомбометание они будут по Эмпайр стейт билдинг. Услышав по «горячему проводу» еще один звук плавящегося телефона, мы поймем, что погиб ваш представитель в ООН, а с ним — и весь Нью-Йорк.

— Мать пресвятая богородица, — ответил, как выдохнул, премьер.

И снова глубокое молчание, внезапно, словно в насмешку, прерванное бурным потрескиванием эфирных разрядов на линии. Эдакий жуткий смешок, вырвавшийся из механической души технической системы.

— Никакого иного способа продемонстрировать вам искренность наших намерений, господин премьер, я придумать не смог, — мягко продолжал президент. — Мы — каждая из сторон — потеряем по самому большому нашему городу. Но основная часть населения и достояния наших стран и их социальные инфраструктуры будут сохранены. Страшное уравнение. Но другого у меня нет. — Президент сделал паузу и заговорил совсем тихо: — Если только вы сами не сочтете это излишним… Если сочтете, что самого предложения достаточно, чтобы выразить наши намерения… — Он оборвал фразу на полуслове, и Бак увидел, какой болью исказилось его лицо, какая в глазах отразилась мука вместе с последним лучиком уходящей надежды.

Добрых десять секунд все молчали.

— Как бы я хотел сказать, что это излишне, — ответил, наконец, премьер. — Но не могу. Недоверием и неприязнью мы сами себя загнали в такой тупик, что из него нет иного выхода, кроме предложенного вами. Мои соотечественники ликвидируют любого руководителя, позволившего оставить безнаказанным уничтожение Москвы. И любому моему преемнику придется прибегнуть к возмездию куда более суровому. Тогда погибнет далеко не один лишь Нью-Йорк. Затем свой ответный удар нанесете вы… Нет, это трагично, но иного выхода нет.

— Мы вынуждены принести кого-то в жертву, чтобы сохранить всех остальных, — сказал президент, и в голосе его прозвучала неимоверная усталость. — Не знаю, как мое решение воспримут американцы. Оно может стать последним моим решением. Надеюсь, они поймут.

Снова молчание. Каждый, кого соединяла эта линия, понимал, насколько сейчас невыразительны и неуместны обыкновенные слова. К тому же каждый глубоко лично, по-своему, переживал чувство шока. Все молчали.

— Я очень признателен вам, Джей, — сказал президент американскому послу. — И вам тоже, господин Лентов.

— Благодарю вас обоих, — сказал советский премьер. И помолчав, добавил: — И восхищаюсь вами.

— Спасибо, — почти одновременно ответили оба дипломата.

Все продолжали молча ждать.

— Что ж, — снова нарушил молчание президент. — Пора информировать Пентагон и Омаху о моем решении. Я буду отдавать приказания так, чтобы вы ясно и четко слышали меня.

Телефонисткам Белого дома понадобилось лишь несколько секунд, чтобы соединиться с нужными абонентами. Когда президент заговорил, голос его разносился из громкоговорителей, установленных в центральных пунктах управления Пентагона и Омахи:

— Господа, я был вынужден принять ужасное решение. Самое страшное из всех, что мне когда-либо приходилось принимать. Я не испрашивал для него ваших советов, поскольку это не тот случай, когда я нуждался бы в совете или мог бы прибегнуть к нему. Поскольку ответственность за свое решение целиком и полностью намерен нести сам.

Генерал Боугэн напрягся всем телом, вслушиваясь в слова президента. Навалилась неимоверная усталость, но он знал, что с минуты на минуту ему, возможно, придется бросить сотни стратегических бомбардировщиков на Советский Союз. Невероятное смятение охватило генерала. Он представить не мог, как же теперь избежать всеобщей войны. Ведь на бесчисленных совещаниях, в которых он участвовал, подобный вариант развития событий никому и в голову не приходил. Странным образом Боугэн ощутил себя беспомощным калекой.

В Пентагоне, уловив в речи президента секундную паузу, Гротешель прошептал Старку:

— Сейчас отдаст приказ о нанесении удара всеми стратегическими силами. Никуда не денется, больше ничего не остается.

Старк, во все глаза глядевший на Гротешеля, облизал губы и нервно прочистил горло. Боится, понял Гротешель. Эта мысль изумила его. Более того, она побудила крошечный червячок страха зашевелиться в глубине души самого Гротешеля. Внезапно происходящее утратило характер элегантно-логичной игры. Вот-вот придут в движение настоящие летчики, настоящие самолеты и настоящие ракеты с настоящими термоядерными боеголовками. Их целями станут миллионы беззащитных людей. Гротешель давно уже перестал воспринимать войну как реальное кровопролитие, настоящее страдание, смерть и раны. Он думал о войне лишь в параметрах новых стратегий и безупречных логических решений. Сейчас же, совершенно неожиданно, он чисто физически ощутил, что может произойти. Мозг отказывался верить, но тело невольно забила дрожь.