Юджин Бердик - Гарантия безопасности

Его долг заключался в том, чтобы сохранять эффективность этой группы людей, их способность контролировать ситуацию, готовность действовать в любом указанном президентом направлении. Все еще оставалось возможным, что советские не поверят, что Нью-Йорк действительно уничтожен, все еще оставалась возможность, что, поддавшись панике, начнет запускать ядерное оружие какая-либо третья страна.

Осторожный и методичный мозг Свенсона перебирал варианты, взвешивал и оценивал их, заранее распределял обязанности между его людьми в различных возможных ситуациях.

Линия, соединявшая теперь резиденцию советского премьера, Белый дом, американское посольство в Москве и советское представительство при ООН в Нью-Йорке, по-прежнему оставалась открытой, но разговор по ней еле поддерживался.

Бак больше не испытывал ни смущения, ни растерянности. Напротив, последние несколько часов сделали его намного тверже и крепче. Напряжение, обрушившееся на него столь внезапно и оказавшееся столь невыразимым, сначала ошеломило его, нахлынувший поток неоднозначных противоречивых чувств и настроений заставил раскиснуть. Но теперь он ощущал себя закаленным и уверенным. Даже не заглядывая вперед, он знал, что ничто в его жизни не останется таким, как было прежде, до сегодняшнего дня.

Бак вдруг понял, что изучающе разглядывает президента и прикидывает разнообразнейшие варианты оценки положения. А случись все наоборот, окажись по ошибке советские самолеты над Америкой, потребовал бы президент жертвоприношения советского города?

Вероятно, потребовал бы, размышлял Бак, хотя принципы и традиции американского политического мышления обязывали бы проявить достаточно выдержки, дабы иметь время убедиться в случайном характере нападения. Но чем же еще доказать его случайность? Больше нечем.

— Господин президент, жизнь в Москве идет нормально, как и в любой иной день, — заметил американский посол.

Хочет что-то сказать, сообразил Бак, и просит разрешения. По глазам президента, склонившегося к телефону, было видно, что он понял, что у посла на уме.

— Тревога и оповещение об опасности не помогут, Джей, — ответил он. — Времени осталось так мало, что тревога лишь спровоцирует массовую панику, но вряд ли кого-то спасет.

— Верно, господин посол, — тихо вставил советский премьер. — Я привел в действие лишь те элементы нашей обороны, которые могли перехватить «виндикейторы». Состояние готовности нашим МБР уже отменяется. Не хочу, чтобы какой-нибудь сумасшедший лейтенант взял дело в собственные руки.

Этой зацепки и ждал американский посол:

— Какие шаги вы намерены предпринять, чтобы гарантировать всех от повторения подобной ужаснейшей трагедии, господин премьер?

— Это еще не самая ужасная трагедия, — ответил премьер, но в голосе его не было воинственности. — Во второй мировой войне мы потеряли больше людей, чем потеряем сейчас, если два самолета прорвутся к цели и Москва погибнет. Но невыносима мысль, что так много людей погибнет так быстро и так бессмысленно… — запнувшись, он перевел дыхание и продолжал: — Из-за такой нелепой случайности. Последние несколько часов были нелегкими для меня, господин посол. И совсем не легче от того, что я говорю с вами и послом Лентовым, когда вам обоим, вероятно, осталось жить всего лишь несколько минут. За это время я кое-что понял. Но некогда сейчас рассказать вам об этом. Скажу одно: за последние десять лет мы переступили грань разумного в политике, стали пленниками собственной техники, собственных подозрений и веры в логику. Я хочу приехать в США и договориться о разоружении. И перед отъездом приму меры, гарантирующие наши вооруженные силы от повторения того, что случилось сегодня у вас.

— Я буду приветствовать ваш визит, господин премьер, и также приму упомянутые вами меры в отношении наших вооруженных сил, — ответил президент. — Вы точно определили то, что мучало меня все последнее время.

Президент сделал паузу. На линии воцарилось молчание.

— Господин премьер? — в голосе президента звучала неуверенность.

— Я слушаю вас, господин президент.

— Этот кризис, обрушившийся на нас… Это несчастье, как вы сказали… Ведь в известной степени в нем нет человеческой вины. Не человек совершил ошибку, и вряд ли имеет смысл искать, на кого возложить вину. — Президент остановился.

— Я согласен, господин президент.

Бак заметил, что президент кивнул, принимая согласие собеседника, будто они находились рядом, а не говорили по телефону. Президент продолжал, отчасти просто размышляя вслух:

— И это размывание человеческой ответственности вызывает в создавшейся ситуации наибольшее беспокойство. Как будто люди испарились, а их места заняли машины. И весь день напролет мы с вами висим на телефоне, боремся не столько друг с другом, сколько с этой гигантской взбунтовавшейся системой компьютеров, пытаясь не дать ей взорвать весь мир.

— Верно, господин президент. Сегодня весь мир мог пойти бы прахом, и никто, ни один человек даже не смог бы повлиять на принятие решений.

— В известном смысле, — продолжал президент. — Даже изначальное решение создать эти компьютеризованные системы вообще никем из нас не принималось. Системы оказались технически исполнимы — что ж, мы создали их. Затем оказалось технически возможным перекладывать на них все больше и больше ключевых решений — что ж, мы сделали и это. А потом, даже не успев этого заметить, зашли так далеко, что машины сумели загнать нас в сложившуюся сегодня ситуацию.

— Да, мы чересчур передоверились этим системам, — хмурые нотки вновь послышались в голосе премьера. — Нельзя доверяться системам, господин президент, системам машин ли, людей ли… — Премьер оборвал фразу на полуслове, как бы потеряв мысль.

— Но мы доверились им, — сказал президент. — Мы, да и вы тоже, доверились нашей распрекрасной безотказной системе гарантированной безопасности, из-за чего и оказались беспомощными, когда она дала сбой.

Бак торопливо переводил.

Президент излагал свои мысли порывисто, временами останавливаясь, подбирая слова, после чего они снова лились потоком, будто он наконец высказывал давно накопившиеся и вечно сдерживаемые заботы и тревоги. А ведь премьер и президент, похоже, теперь понимают друг друга раньше, чем я успеваю переводить, вдруг осенило Бака. Кризис, пережитый вместе, выковал соединившую их интуитивную нить понимания. Следя за лицом президента, думающего вслух, ищущего слова, чтобы облачить в них мысли, Бак осознал: есть вещи, важнейшие и глубочайшие проблемы, которыми президент может поделиться лишь с одним-единственным человеком в мире — советским руководителем. Осознал Бак и то, что оба собеседника поняли это и были благодарны за несколько свободных мгновений, выпавших им для разговора, помогшего пробить брешь в стенах ужасающей изоляции, отделяющей занимаемые ими посты от всего остального мира.