Юджин Бердик - Гарантия безопасности

Услышав слова президента, Гротешель первым делом, но очень ненадолго, вспомнил о своей семье. Вспомнил, собственно, потому, что вечно слышал: в крайних обстоятельствах человек первым делом вспоминает о семье. Ударная и тепловая волны вряд ли заденут Скарсдейл. Если жена и дочь выживут, то отсидятся в бомбоубежище, построенном Гротешелем во дворе дома.

Исполнив долг перед семьей, Гротешель задумался о собственном будущем. Гибель Москвы и Нью-Йорка будет означать и гибель его карьеры. После подобной катастрофы, вызванной технической неполадкой, которую даже не удалось установить, мир не потерпит более никаких дискуссий и приготовлений к ядерной войне. Великие державы, безусловно, сократят вооружения ниже того порога, при котором могло бы повториться подобное несчастье.

На секунду он ощутил острое чувство жалости. Не к себе — к своим теоретическим построениям. Ему ведь взаправду хотелось увидеть термоядерную войну, ведущуюся по предсказанным, разработанным и отстаиваемым им параметрам. «Нет, — подумал он, — неправда, что человек боится смерти больше всего на свете. Есть люди, согласные умереть, только бы увидеть торжество своих идей».

И снова мысли Гротешеля вернулись к тому, что сулит ему будущее. Если урежут ассигнования на военные расходы, это серьезно заденет многие корпорации, а некоторые — просто разорит. Человек, хорошо ориентирующийся в политических процессах и деятельности государственного аппарата, может очень недурно пристроиться, консультируя попавшие в трудное положение компании. Трезвая мысль, и Гротешель, вновь обретя спокойствие, отложил ее про запас в память.

И с таким усердием ринулся в дискуссию о восстановлении архивов, что Свенсон, окинув его внимательным взглядом, почти полностью понял, что у него на уме.

— Господин министр, будут ли приняты меры по извещению населения Нью-Йорка о возможной бомбежке? — задал вопрос Уилкокс.

Свенсон резко обернулся к нему и холодно ответил:

— Это решение президента, Уилкокс. Полагаю, он обсудил его с советским премьером и принял все меры, которые счел нужными.

Старк смотрел на табло, по одной стороне которого проходил ряд кнопок, светящихся зеленой подсветкой. Будь где-либо объявлена воздушная тревога, либо приведена в действие система гражданской обороны, одна из этих кнопок загорелась бы красным. Старк знал, что Свенсону это известно тоже. А Уилкоксу, видимо, нет.

— Многие могли бы спастись, будь у них хоть несколько минут, чтобы укрыться, — упрямо стоял на своем Уилкокс. Его было не запугать. Голос Уилкокса звучал ровно и сдержанно, и Свенсон знал, что истерики в данном случае можно не опасаться. Но Свенсон ощутил атмосферу, которую вопреки ожиданиям не обнаружил всего лишь несколько минут назад, — атмосферу еле сдерживаемого напряжения.

Раскрыв портфель, Уилкокс достал свежий номер «Нью-Йорк таймс» и бросил на стол так, чтобы газета, скользнув по столешнице, остановилась прямо перед Свенсоном. В центре первой полосы была фотография жены президента, приехавшей в Нью-Йорк открывать новый центр искусств.

Все, кроме Свенсона, не сводили с фотографии глаз. Редкая женщина, участвовавшая в общественной жизни страны, пользовалась такой популярностью, как красавица — жена президента. С неизменной элегантной непринужденностью она делала множество вещей: рисовала, открывала детские больницы, носила нарядные туалеты, принимала сильных мира сего, путешествовала по свету, представляя мужа, и воспитывала детей.

Свенсон внимательно изучал Уилкокса и других сидящих за столом. Он много читал о поведении в условиях стресса. Исследования выделили существенный фактор: группа людей может выдержать высочайший порог напряжения, даже страха, при уверенности каждого, что все подвергаются опасности в равной степени. Один лишь намек, что к кому-то проявлено предпочтительное отношение, и спаянный коллектив немедленно развалится в отчаянном хаотическом побоище, где каждый только за себя.

Не намекает ли Уилкокс на то, что жене президента будет — или должно быть — оказано некое предпочтение? Даже столь высокопрофессиональным офицерам, как эти, не вынести мысли, что президент, вероятно, уже отдает приказ разыскать и эвакуировать его жену из Нью-Йорка.

— Не совсем понимаю вас, Уилкокс, — сказал Свенсон. — Немедленно объяснитесь.

Миновав фотографию жены президента, палец Уилкокса уткнулся в левую колонку текста: «Руководитель гражданской обороны считает, что уровень выживаемости зависит в геометрической пропорции от времени предупреждения о нападении». Это была статья, в которой начальник Управления гражданской обороны заверял общественность, что при заблаговременном предупреждении за несколько часов количество жертв в случае всеобщей ядерной войны может быть значительно сокращено.

О судьбе жены президента Уилкокс и не думал, понял Свенсон. Ему бы просто в голову никогда не пришло, что президент способен предупредить жену о том, о чем не может предупредить других.

Гротешель, Старк и представитель ЦРУ одновременно рассмеялись. Короткий, угрюмый смешок, но он разрядил атмосферу. Глядя на них, улыбнулся и Свенсон. На лице же Уилкокса отразилось сначала изумление, а затем — растущее недовольство.

— Тревога, объявленная в большом городе всего лишь за несколько минут до нападения, принесет, вероятно, больше вреда, чем пользы, — пояснил Свенсон. — За два часа людей можно рассредоточить и вывезти. Но тревога, объявленная за две минуты, лишь создаст невообразимую панику. Толпа запрудит улицы, родители отчаянно ринутся искать детей, и так далее. Согласно подсчетам, большее количество людей находится в защищенных от взрыва местах до объявления тревоги, чем непосредственно после него.

Старк хотел было что-то сказать, но Свенсон молча покачал головой.

Он знал, что хотел сказать Старк; если на Манхаттан упадут четыре 20-мегатонные бомбы, там не выжить никому, будь они хоть в самых надежных бомбоубежищах, построенных для гражданского населения. Исключения, разумеется, возможны: какой-нибудь техник в больнице, случись ему оказаться в лаборатории с толстыми стеклами и запасом кислорода, дворник в глубоком подвале, куда по случайности сможет засасываться воздух из канализационной системы, продержатся некоторое время. Но таких исключений наберется не больше чем два-три десятка. В этом Свенсон не сомневался.

Только давняя привычка держать себя в узде позволяла Свенсону избежать мыслей о собственной семье. Ничего хорошего это не даст. Ведь пылкая, чуть не яростная любовь к семье была стержнем его существования.

Прояви он свои чувства, дай им волю, и отчаянный взрыв любви и страдания сделает его беспомощным, лишит сил руководить. Поэтому холодный ум Свенсона продолжал повторять: «Ничего не поделаешь, ничего не поделаешь, ничего не поделаешь», пока эта фраза не превратилась в бесконечную подсознательную литанию.