Артур Строгов - Правозащитник

Ива, недовольно покосившись на подругу Ирину, отшвырнула ноутбук и сделала вид, что слушает лекцию. На самом же деле она следила за тем, как Лиза немного по-детски открыла тетрадь и стала записывать лекцию ручкой. «Она еще более никчемна, чем я предполагала. Строит из себя простушку. Какая невинная овечка!» — думала Ива. Впрочем, лекция явно не шла ей впрок. Хорошенькая головка Ивы была забита совсем другим. Ее занимало то впечатление, которое произведет появление новой ученицы на одногруппников. Она заметила, что очень многие вместо того, чтобы слушать лекцию профессора и записывать непонятные формулы на доске, «пожирали» глазами Лизу. Ива вдруг ощутила всю свою прежнюю неприязнь к этой девушке и подумала, что теперь ей будет совсем невмоготу в университете… или придется даже совсем бросить учебу.

На перемене несколько ребят — друзей Ивы — под каким-то предлогом стали знакомиться с Лизой. Она отвечала вежливо, улыбалась своей притягательной улыбкой, но в ее словах и жестах ощущалась едва заметная уклончивость. Наконец, подошел широкоплечий, громадного роста студент (все знали, что это тупоголовый второгодник — сын проректора); парень отличался особой развязностью в движениях и, нагло положив руку на плечо Лизы, заявил, что приглашает ее на вечеринку в его коттедже. Лиза отклонила приглашение и поспешила улизнуть. Парень обидчиво засопел носом и на его губах появилась самая гнусная ухмылка. Он что-то прошептал на ухо своему тучному приятелю со сладко-сонным выражением лица, и они стали смеяться как сатиры на сцене театра. Остальные студенты отнеслись к Лизе довольно дружелюбно. Ива отметила про себя этот факт, но ревность ее не прошла, а даже наоборот, усилилась.

После окончания занятия толпа «студиозусов» разделилась на две группы: одни из них, прислонившись к колоннам портика, принялись пускать клубы табачного дыма, вторые пристроились на небольшой стоянке автомобилей. Ива, которая более не желала видеть Лизу и уж тем более не хотела возвращаться с ней в одной машине, принялась флиртовать с сокурсниками, сидя за рулем симпатичной «Ауди», и небрежным жестом сообщила Самине, что пока не планирует возвращаться в рутину.

За Лизой стал ухаживать один из «худосочных» студентов, которые носят очки в одной руке, книги в другой, и круглый год предпочитают куртку и кеды всякой другой одежде. Он проводил девушку почти до выхода. Но тут огромный джип с каким-то свирепым ревом подкатил прямо к гранитным ступенькам здания и остановился в нескольких метрах от Лизы и ее спутника. Молодые люди узнали нагловатое лицо сына проректора и его тучного друга.

Длинный как жердь парень довольно бесцеремонно предложил Лизе сесть в джип, а получив отказ, не поленился выйти из машины и преградить девушке дорогу. Он уже собирался применить насилие, как вдруг ему на плечо легла чья-то сильная рука. Икнув от неожиданности, он увидел коренастую невысокую черноволосую девушку, миловидную, но с выражением лица разъяренной пантеры.

— Отстань от нее, — негромко произнесла Самина (ибо это была она), пронизывая студента своим огненным взором так, что тому сразу стало не по себе.

Затем быстрым движением Самина втиснула парня обратно в машину как «мешок с фруктами» и захлопнула дверцу. Сын проректора понял, что шутить тут не приходится.

— А может, и ты к нам на вечеринку заглянешь? — предложил парень, но увидев, как изменилось лицо девушки, он решил ретироваться с места и с такой силой нажал на педаль, что машина, как метеор, перелетела через всю парковку.

Самина, улыбаясь, подошла к Лизе.

— Поедем немедленно, или ты как Ива хочешь поехать на вечеринку?

Лиза почувствовала скрытый упрек.

— Нет конечно… мне это совсем неинтересно. Я хочу видеть Алексея.

— У него сегодня встреча с банкирами, будет он поздно, — сухо отвечала Самина.

— Я поняла, хорошо… и спасибо тебе.

Самина не произнесла ни слова. Она по-прежнему считала Лизу глупышкой, вытянувшей счастливый билет, но из чувства глубокой привязанности к Белосельскому готова была терпеть любые капризы новой пассии шефа.

— Друзья мои! Вы помните, как это было пятнадцать лет назад — бесплодный пустырь, промерзлая земля, вечное забвение, бесконечные скитания, существование в бумажных домиках… да и разве это можно было назвать жильем? Разве это было не так?

Эти слова были произнесены Белосельским под куполом небольшой спортивной арены, недавно построенной для тех состязаний, в которых Гефест издревле зажигает свой огонь, а Арес лишь добавляет доблесть и мужество. Сегодня арена была полна народа — здесь были люди совсем разных возрастов, различных сословий, и пожилые, и молодые; присутствовали даже дети с матерями; их лица уже больше не имели печати обреченности, какую всегда замечаешь при большом скоплении народа. Все они были прилично одеты — в пальто, в дубленках, в меховых шапках — и слушали с величайшим вниманием и почти благоговением человека, который произносил самую обыкновенную речь, которая шла от сердца…

После небольшой паузы Белосельский продолжал:

— Нас уверяли, что нам не построить даже одного дома, не говоря уже о приличном дачном поселке. И посмотрите, сколько мы сделали за эти годы. Конечно, в самом начале нам было невероятно сложно — когда мы начинали строить дома, возводили фундамент, создавали каменные добротные вместительные жилища. Бывало, что вас принимали за каких-то садоводов-любителей, разорившихся дачников, которые променяли город на Подмосковье; за старьевщиков, пытающихся удержать кусок земли… Да разве Москва дала вам счастье? Почти все из вас потеряли в Москве все свое имущество, целые семьи остались без жилища, и мы с вами знаем, что это произошло не по вашей вине… Помните, как медленно возводились дома? Сначала, по мере того как я выкупал землю, нам удалось возвести лишь два каменных дома, и мы уже тогда считали себя счастливыми… А что сегодня? Выросли целые улицы, появились мелкие лавочки, магазины, местная церковь… Я назвал наш союз «дачным сообществом», вернее, даже целым небольшим городком, хотя до города мы еще не доросли! Увы, у нас люди плохо понимают, что мы имели в виду. Наш союз — это подлинная свобода, независимость от законов общества, которое стало нашим врагом. Наше дачное сообщество было закрытым, вы жили за каменной стеной, имея статус «садоводческого товарищества», и это позволяло нашим врагам хотя бы на время забыть о вас. Но сегодня нельзя противиться натиску урбанизации, ее законам и, конечно, проблемам. Я больше не хочу, чтобы вы жили за высоким забором. Отныне я хочу, чтобы вы выбрали себе самостоятельную линию поведения. Я не смогу более уделять вам столько времени, сколько раньше… У меня много других проектов, разумеется, это не помешает мне оказывать вам всяческую поддержку, но тем не менее я не смогу к вам приезжать так часто, как делал это раньше.