Семен Данилюк - Законник [сборник]

— После смерти Зиновия не пытались сыну об этих деньгах напомнить?

— С чего бы? — Елена удивилась. — Во-первых, это была воля Зиновия, а не сына. Если б посчитал нужным, завещал бы исполнить. Зиновий согласно кивнул, — и сам об этом подумал.

Елена поднялась, подняв тем и собеседника. Собралась выйти, но не смогла, слишком клокотало внутри.

— Как же так бывает! — простонала она. — Пять лет не живешь — пребываешь в безысходности. Вдруг — вспышка, озарение, пров и дение новой жизни. И тут же опять исчезает. А ты остаешься в своей унылости. Потому что к тебе с распахнутым сердцем и содранной кожей… А ты, почитающая себя за утонченную натуру, на поверку оказалась дура из дур.

В горле ее заклокотало. С усилием перевела дыхание. Приостановилась в дверях. — Может, помните у Гете знаменитое? Что было сначала — «слово» или «дело»? Так вот слово и есть дело. Страшное по своим последствиям…Теперь с этим жить! Знаете, как Зиновий о себе острил? Дожитие мое! Вот и я отныне в дожитии.

Спохватившись, вытащила из сумочки визитку, положила на край стола. Коротко кивнув, вышла.

К коттеджу Плескачей Заманский подъехал к двум ночи.

Дом был темен. Лишь в холле верхнего, гостевого этажа угадывался приглушенный свет.

Зиновий был хорошим хозяином, — даже половицы под ногами не заскрипели. Потому на гостевой этаж Заманский поднялся незамеченным и неуслышанным. Ася и Левушка, забравшись с ногами в одно кресло и тесно прижавшись друг к другу, склонились над планшетником. На журнальном столике стояла початая бутылка «Кинзмараули». При виде внезапно возникшего отца Аська отпрянула в сторону, Левушка змеиным движением вспрыгнул на подлокотник. Щеки обоих алели. Аська первая взяла себя в руки.

— Ну, ты даешь, зеленый, — скрывая смущение, она постучала по часикам. — В твоем возрасте по ночам отсыпаться надо, а не по трассе гонять. — Иногда и проехаться небесполезно, — хмурый Заманский открыл бар, плеснул себе с полстакана в и ски, махнул залпом. Ася и Левушка озадаченно переглянулись. — Ты не ложилась, волнуясь за меня? Теперь можешь ложиться, — предложил он дочери. — Как скажете, — обиженная Аська вспорхнула из кресла. — Ужин, кстати, в гостиной. Два раза грела. Спрашивается, чего ради?

Начал подниматься Левушка. — А ты задержись, — остановил его Заманский. — Разговор предстоит…Только с ним! — поторопил он дочь. — Какие мы умеем прокурорские интонации подпускать, — Аська , презрительно пофыркивая, удалилась. Левушка проводил взглядом покачивающиеся бедра, сглотнул.

— Дядя Вить! Вы не подумайте насчет Аси чего плохого…

— Почему сам не рассказал?! — резко перебил Заманский.

Левушка, все понявший, съежился. — Значит, все-таки виделись с этой ?

Лицо его, обычно по-детски доверчивое, приобрело неприятное, озлобленное выражение. — Не знаю, что она вам наговорила. Но она стерва. Присосалась к папе из-за денег. — Почему знаешь, что из-за денег? — А из-за чего еще?! Холеная, вся из себя фифа. И — к старику! Просто так, что ли? — Кем-кем, но стариком твой отец не был! — возразил Заманский. — Так это каким вы его помните! А за последний год, — волосы пучками, щеки синюшные, обвисли, голос охрипший! И вдруг — здрасте, любовь! Ночью проснешься. А он не спит. Что-то бормочет возбужденно. Утром стихи мне читает. «Как думаешь, — ей понравится?» А мне? На мамины фото смотреть перестал. Будто и не было. Я папу сколько умолял. А он как зомбированный… Из-за нее наверняка и с собой покончил. Седьмого, накануне, из Москвы вернулся, белый весь.

— Почему не рассказал?! — упрямо повторил Заманский.

— Потому и не рассказал! — выкрикнул на нерве Левушка. Вспомнив об Аське, зажал рукой рот. Зашептал. — Не хотел, чтоб папино имя с грязью мешали. Так — умер и умер. Все знают, что тосковал по маме. Все сочувствуют. Вроде Тристана и Изольды. А если как на самом деле? Это ж позору на весь город. Втрескался в первую же подвернувшуюся сучку. Его и так в тургруппе знаете как называли? Крези антиквар. Это папу-то! Мудрейшего из мудрых. Думаете, не больно? Но там хоть замляков не было. А если здесь дознаются, как машины к ногам кидал, лишь бы дала. От такого позора — самому в петлю впору.

— Мне надо было рассказать! — отчеканил Заманский. — Что за деньги отец собирался передать в детский онкологический фонд?

Левушка смешался.

— Ты знаешь про это? — поднажал Заманский.

— С него могло статься.

— Но ты знаешь?!

— Папа говорил, — неохотно подтвердил он.

— Ты же уверял, что все вещи на месте.

— Так и есть!

Заманский поцокал насмешливо.

— Да я правду говорю! — взмолился Левушка. — Папа упомянул только, что у него должны появиться деньги. А я не уточнял. Если начистоту, мы после Италии не очень общались. Все больше стихи писал, — не удержался он. — До этого попросил у него пятьдесят тысяч долларов на дефицитный прибор. Я ж диссер не забрасывал. Не насовсем. В долг хотя бы! Нету, — отвечает. — Все в деле. И так сухо. Вроде, мое дело — не дело. А для этой аж лимон нашел! Мне потому и больно. Я, когда в Белев уезжал, он накричал. Так кричал! — Левушка зажмурился.

— Хотя бы после смерти не пытался уточнить, о каких деньгах речь? Ведь где бы ни были, — это часть твоего наследства. Левушка энергично замотал головой. Слишком энергично, на взгляд Заманского. — Лева! — решился он. — Ты ведь первым тогда в салон зашел, когда никого еще не было. Точно, что отец не оставил никакой записки? — подождал ответа, но не дождался. — Ладно, ступай спать. Скоро рассвет. А наутро у меня, похоже, много работы. Повернулся выйти.

— Дядя Витя, — остановил его голос Левушки. — Прошу вас. Не надо никому насчет папы и этой. Пусть все как есть.

— Спокойной ночи, — скупо пожелал Заманский.

Он уже знал, что сам до утра не заснет. Что-то в этой смерти не сходилось. Что-то брезжило совсем рядом. Вот-вот ухватишь. Только надо попробовать зайти с другой стороны. Перебрать заново факты, как перебирают в поисках причины поломки двигатель автомобиля. Заманский все лежал в темноте с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Наконец задремал. В семь утра, будто по звонку, глаза его распахнулись. Сомнения сложились в версию. Он вскочил и заходил по комнате, в нетерпении подгоняя стрелку будильника.

Брусничко обедал на рабочем месте, в морге при горбольнице. Прямо в халате, в котором проводил вскрытие. Единственно, кинул на спинку стула резиновый фартук. Надо было бы добросить его до раковины, тем более что с краю подкапывало. Но вставать было лень. И Брусничко продолжал меланхолически поглядывать на разрастающееся бурое пятно на линолеуме.

Не привычная к мертвечинке молодежь в лице стажера и двух санитарок умчалась в больничную столовую. Он же, по обыкновению, подкатил к дивану каталку для трупов, накинул поверх клеенки заветную скатерку, расставил на ней принесенные из дома разогретые судки, с удовольствием обнюхал. Из увесистой, прикрытой резиновой пробкой колбы отлил в стакан спирта. Оттягивая сладкий миг возлияния, оглядел на просвет.