Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

Вчерашние действия убийц в лесу Гримо должны были предупредить меня об их намерениях. Еще удивительно, что я не был прикончен, пока не мог оказать сопротивления.

Проще всего было привязать к ногам груз и вышвырнуть меня за борт.

Дверь в каюту открылась, и наверху зажглась лампочка, залившая все ярким светом. Это заставило меня заморгать и вызвало новую волну такой боли, что я невольно сморщился и зажмурился.

А когда снова открыл глаза, осмотрелся. Оказалось, меня поместили в ту же каюту, куда я попал, как только забрался на яхту. Я узнал письменный стол и гардероб.

Вошедший человек взглянул на меня с любопытством, закрыл дверь, сел на табурет перед столом и закурил, уже не отводя глаз.

В элегантном костюме из серой альпаки, он имел стройную фигуру, был загорелым, с черными, чуть поседевшими на висках волосами. На носу красовались очки в золотой оправе, которые делали его похожим на ученого.

Несмотря на прошедшие годы, я его хорошо помнил и сразу же узнал:

— Добрый вечер, доктор, как вы себя чувствуете?

Голос и манеры его были вкрадчивы, что принято называть светскостью.

— Добрый вечер, месье Ван Воорен, если это ваша настоящая фамилия.

Он слегка улыбнулся и покачал головой с одобрительным видом.

— Разумеется, настоящая. У вас неплохая память.

— Это необходимое условие успеха при моей профессии.

— Несомненно. Ну и потом нельзя ожидать иного, если человек обязан кому-то пятью годами тюрьмы и лишением права заниматься врачебной практикой!

Он вынул из кармана и протянул мне золотой портсигар.

— Вы курите?

Потом довольно неубедительно прикинулся, будто впервые заметил, что руки у меня связаны.

— Ах, простите...

Сунул мне сигарету в рот и поднес спичку.

— Пожалуйста, доктор.

Затем снова уселся на табурет.

— Да, все это понятно, если рассматривать под таким углом зрения.

— А разве есть другой? — возразил я ему.— Факт остается фактом: мне по вашей милости пришлось отсидеть в тюрьме пять лет.

При каждом слове сигарета чуть не выпадала из моих губ.

— Конечно, конечно, но неужели это было так неприятно?

На секунду я даже опешил от его наглости, потом меня охватила ярость. Слушать развязную болтовню этого типа, загорелого, здорового, пользующегося любыми благами жизни, было просто невыносимо.

Я выплюнул сигарету и ответил:

— Нет, все получилось изумительно. У меня осталось самое светлое воспоминание об этих годах жизни.

Наклонившись, он поднял с пола мою сигарету, потушил ее в пепельнице и проговорил покровительственным тоном человека, сознающего свое превосходство:

— Напрасно нервничаете, доктор. Если бы ваш пациент вел себя, как вы сейчас, интересно, какой бы диагноз вы ему поставили?

Выслушав эту тираду, я решил не давать ему больше повода издеваться надо мной и вообще перестать отвечать. Его наглость и самодовольство перешли всякие границы.

— Поскольку я никогда не был в тюрьме, то могу судить о ней только со слов других, имевших такой опыт. Вы же интеллигентный человек, доктор, и должны иметь хотя бы немного философского отношения к жизни...

— К чему вы клоните?

— Миллионы мужчин, женщин и детей познали во время войны ужасы концлагерей. Поверьте, там условия были намного хуже, чем у вас!

— Повторяю: к чему вы клоните?

Он картинно поднял руку и продолжил:

— Разрешите мне закончить. Эти люди утратили свободу без всякой вины, по религиозным, расовым или политическим причинам. Большинство из них умерло, погибло в невыносимых мучениях. Они заслужили такую участь не больше, чем вы, доктор Спенсер. Говорю это, чтобы вы уяснили: пять лет тюремного заключения — сущая безделица по сравнению с настоящими страданиями.

— В понимании тех, по чьей вине эти пять лет возникли!

Моя реплика не претендовала ни на глубину, ни на остроумие, просто я был поражен аморальной логикой собеседника.

— Да, пять лет — ничто в нашей жизни,— невозмутимо продолжал он.— И лучшее доказательство тому — те же пленники концлагерей. Ведь они, несмотря на непереносимые муки, были готовы на все, лишь бы уцелеть.

— Инстинкт самосохранения силен в каждом живом существе.

— Зачем же вы делаете все возможное, чтобы умереть?

Так вот к чему он разглагольствовал. Я напрягся, понимая, что мы подошли к решающему моменту.

— Да, доктор, вы не раз искушали судьбу. Начиная со стремления встретиться с Моникой Вотье.

— Которую вы убили, чтобы заставить молчать?

Он презрительно пожал плечами.

— Если бы меня послушали, ее бы убили еще пять лет назад. Я никогда не доверял обещанию женщины хранить тайну.

Мороз пробежал по моей спине. Под внешним лоском и изысканными манерами скрывался настоящий безжалостный убийца.

— Затем вам как-то удалось напасть на след Марселя Бланка. Надо отдать должное: действовали вы очень искусно, проявили поразительное терпение и находчивость.

— Пять лет — достаточный срок, чтобы во многом разобраться и сделать необходимые выводы.

— Мы никогда не сомневались в вашем уме, доктор. И все же вы допустили непростительный промах. Зачем было приходить сюда? Очевидно, Марсель вам рассказал обо мне?

— Нет, он сообщил только название вашей яхты. Просто мне повезло.

— Ну, как сказать. Мы с Марселем случайно встретились на улице в Санта-Терезе около года назад. Он меня узнал. Когда нам стало известно о вашем интересе к Монике Вотье, мы решили действовать, но вы опередили. Если бы мои помощники послушали меня, эти свидетели были бы давно ликвидированы вместе с вами. В наши дни организовать такой пустяк, как наезд автомобиля, ничего не стоит, проще простого. На их смерть никто бы не обратил внимания.

Я отвернулся, не в силах больше вынести холодного взгляда его светло-серых глаз из-под очков. И действительно ли это Ван Воорен? Скорее, какой-нибудь уцелевший гитлеровский офицер, удравший от справедливого возмездия.

Похоже, он угадал мои мысли, так как счел нужным добавить:

— Лично я считал, что ваша профессия и специальность, доктор, должны были выработать у вас умение держать себя в руках, контролировать свои эмоции. Очевидно, я ошибся.

Я сделал над собой усилие, чтобы не дать волю чувствам и не потерять способность здраво рассуждать.

— Миссия врача, его святая обязанность — бороться с людскими страданиями, предельно уважать и ценить человеческую жизнь, во всяком случае, не наносить ей вреда. Таков был завет Эскулапа. Мне пришлось узнать в тюрьме самых разных убийц. Заявляю с полной ответственностью, что они не были столь отвратительны, как вы с вашими потугами на философию. Это типично фашистские рассуждения. Те убийцы нарушали закон, -но вовсе не из корысти, и дорого заплатили за свои преступления.