Елена Арсеньева - Страшная сказка

– Да ладно, не суетись, – сердито отмахнулась та. – Все-таки не пойму, почему он был один. Жанна клянется, что та сучка не появлялась. Вообще были только три чужие девки, но ни одна не подходила под описание. А всех остальных Жанна знает как облупленных, со всеми в разное время трахалась. Почему же эта тварь не пришла?

– Может, они по пути перерешили что-нибудь? Может быть, надумали, что парень один останется в клубе? А она ушла, – отозвался Руслан.

– Ну, идти ей некуда, только к Розе. Вот что… Давай тут еще немножко помаячим, вдруг она все же появится, а потом наведаемся на их явку. Оч-чень любопытно будет поглядеть на нее. Думаю, она с удовольствием встретится со своим дружком.

– Хорошо, хорошо, только не стойте больше на крыльце, – проворчал Руслан. – Заболеете, что мы все будем делать?

– Отвяжись! – буркнула Надежда, и стук ее каблуков потонул в недрах клуба.

Ольга привалилась спиной к стене. Ноги у нее были как вареные макаронины – гнулись, не держали. Она сползла на землю и села, нелепо выставив коленки, белевшие сквозь разорванные колготки.

Теперь она знала, кому так внезапно стало плохо в ночном клубе «Бойфренд», догадалась, кого увезла «Скорая». Но вот чего она совершенно не представляла себе, так это что теперь ей делать…

Ему удалось несколько лет назад полетать в небе над Карадагом на дельталете – это такой дельтаплан с моторчиком, очень смешной крылатый мотоцикл. Потрясающая штука, потрясающее ощущение! И страшно – а вдруг заглохнет мотор?! Сейчас Егор ожидал чего-то подобного по силе чувств и страха, но параплан над мавританским берегом, над атлантической волной – это было нечто особенное. Потому что вокруг царила тишина, и ни треска лодочного мотора, ни криков с берега, ни биения волн – ничего не было слышно, только ветер негромко шумел, а может, это кровь пела в ушах. Мгновения острого, непостижимого счастья слились в какой-то сплошной солнечный, сияющий поток. Отчего-то слезы выбивались из глаз – там, над Карадагом, это было понятно, там бешеный ветер бил в лицо, а здесь-то, при этом плавном парении, с чего вдруг?

Может быть, люди когда-то умели летать, как птицы, нет, лучше, быстрее птиц, а потом забыли об этом? Боги лишили нас памяти, но сохранилась глубоко запрятанная тоска по высоте, оттого нас так странно, так властно влечет она? Икар, сказки о летучих кораблях, мужики, прыгающие с колоколен в тщетной надежде взмахнуть привязанными за спиной деревянными крыльями, братья Монгольфье, Древницкий, авиатор Уточкин, Амундсен с его дирижаблем, самолеты, потом эти упорные, словно под массовым гипнозом совершаемые прорывы в космос… зачем?! Просто ради ощущения полета и высоты?

Егора даже мороз по коже пробрал. Никогда ему не приходили в голову такие мысли. Не по себе сделалось от странного, непривычного одиночества, и, словно пытаясь уцепиться за некую пуповину, соединяющую его с привычным, с прежним, сугубо земным, он проследил взглядом путь длинного-предлинного, метров триста, не меньше, троса, связывающего его с лодкой. Прикинул длину прогиба и решил, что парит на высоте никак не меньше шестидесяти метров над морем. Не слабо! Редкая птица…

А где птицы, кстати? Нетути. Чайки небось так высоко не залетают!

– Ого! – вдруг завопил Егор в самозабвенном припадке восторга. – Ого-го!

Парень в лодке, словно услышав его, вдруг вскинул голову и отчаянно закрутил руками в разные стороны.

Как, уже? Вроде бы «Надюшка» говорила, что сигнал поступит, когда лодка отвернет от горы со знаменитой надписью, а она пока еще не поворачивает… Но ошибки быть не может – лодочник машет руками так, словно хочет непременно вывернуть их из плеч. Егор покосился влево, нашел взглядом зеленый лоскут, надежно привязанный к стропам, и с силой потянул их вниз.

Параплан качнулся. Сине-алый купол резко накренился в левую сторону, и Егор ахнуть не успел, как его тоже повлекло влево вместе с ременным седлом, в котором он сидел. Пытаясь сохранить равновесие, он начал хвататься руками за стропы, которые только что вибрировали от натяжения, а сейчас никли, провисали, словно перегруженные бельевые веревки, и купол вело все резче и резче влево, пока ненадежное ременное седалище, в которому был пристегнут Егор, не оказалось накрыто съежившимся краем параплана и не повлекло человека вместе с собой вниз, вниз, неудержимо вниз – к зеленой непроглядной глубине.

Вряд ли Егор успел осознать, что падает. Он просто-напросто боролся, боролся с чем-то неподвластным, странным, непостижимым, боролся, не отдавая себе отчета в том, что делает. Падение не показалось ему стремительным или очень пугающим, потому что он ничего не видел вокруг, кроме сомкнувшегося купола. В этом подобии кокона он и рухнул в воду. Его счастье, что правые стропы сильно задрались вверх и не спутались с тросом, как левые, иначе в этом своем сине-алом мешке мог бы и разбиться при ударе о воду, но тело его вошло в волну, пронзило ее, повлеклось в глубину, потом рванулось вверх, когда параплан лег набок, и Егора вышибло из воды, как пробку из бутылки, ну а потом тяжелый шелк лег ему на голову и снова начал вдавливать в воду.

«Надюшка! Что ж ты со мной сделала, зараза?! Зачем, за что?!»

В эти минуты, когда смерть была близка, как никогда раньше, – настоящая, нечаянная, неожиданная! – когда кондратий обнимал особенно жарко, просто-таки душил в своих объятиях, он не мог думать ни о чем другом. Только вот это – за что, за что, за что?! – билось в голове, тяжело отдаваясь во всем теле.

Во всем виновата «Надюшка». Ох, какая соображучая стерва! Увидела, что Егор потопал к параплану, и мгновенно поняла, как его можно прикончить. Она нарочно подлезла к арабу, нарочно взялась переводить его указания, прекрасно зная, что ничем не рискует, перевирая их, потому что еще на ипподроме заметила: Егор не знает языков. Она велела ему потянуть за стропы именно тогда, когда это ни в коем случае нельзя было делать. Сигналы лодочника означали нечто совершенно иное, чем сказала ему эта змеища! Господи, вот уж правда что змеища! А этот Родион? Психо-олог! Не иначе как нарочно начал гарцевать на водном мотоцикле, успев постигнуть заводную натуру Егора и понять, что тому западло смириться с беспомощностью, отступить, признать свое поражение, что, видя, как ненавистный соперник кичится доблестью, он непременно постарается взять реванш.

Родион нарочно заводил его, нарочно – и завел-таки, и добился своего!

«Во что я влез, во что?!» – плавясь от внутреннего жара, хотя со всех сторон его окружала холодная вода, бессильно подумал Егор. Да что ж они такое сделали, что они замыслили, если решили разделаться с человеком, случайно приоткрывшим их замыслы?! Убийцы, проклятые убийцы! Сначала прикончили настоящую Надежду Гуляеву, теперь избавляются от единственного свидетеля, который может их изобличить.