Сэм Борн - Праведники

По Си-эн-эн показывали седого англиканского иерарха в сером костюме и малиновой рубашке. Из-за полопавшихся сосудов его лицо с дряблой кожей едва ли не сливалось по цвету с рубашкой. Репортер Си-эн-эн сказал, что это лидер течения, наиболее близкого по духу к американской Церкви Воскрешенного Христа — самому консервативному крылу мирового протестантизма. Епископ с экрана телевизора во всеуслышание называл Кертиса великим грешником, обвиняя в разворовывании средств из «общественного кармана», и призывал отлучить его от Церкви.

Уилл выключил телевизор, вернулся в спальню и сел за компьютер. Он знал, что Бет теперь будет спать до утра. Ему мучительно хотелось разбудить ее и поговорить по душам. В конце концов, они сами установили правило: никогда не ложиться спать не помирившись. Но он понимал, что именно сегодня, именно сейчас ее лучше не трогать. Потому что будет только хуже.

Ему всегда нравилось наблюдать за спящей Бет. Во сне ее лицо было необыкновенно подвижно, словно жило собственной жизнью. Очень часто Уилл просыпался от того, что Бет во сне смеялась. Но сегодня ей было явно не до смеха. Темные волосы обрамляли бледный лоб, на котором застыла печать обиды и глубокой тревоги. Ему захотелось провести ладонью по ее щеке, заставить ее улыбнуться во сне. Но он сдержался. А вдруг она проснется? И неприятный разговор возобновится? Нет, лучше оставить все как есть.

Включив ночник, Уилл решил быстро написать статью про Макрея и отправить ее по электронной почте Хардену. Уставившись в пустой экран текстового редактора, он принялся размышлять о Летише, Говарде и обо всем, что ему довелось увидеть на улицах Браунсвилла. Но мысли отчего-то сами собой возвращались к Бет. Бет была одержима мыслями о беременности. Но что-то действительно мешало им зачать ребенка, как это делают все. Ему нравилась позиция консультирующих их врачей — не торопиться, не переживать попусту, пробовать снова. Все портило нетерпение Бет. Чем больше она ждала, тем меньше ей хотелось ждать. Чем больше ее просили успокоиться, тем больше она нервничала. Ей нужен был точный диагноз и четкий план действий.

Но беременность для Бет не была самоцелью. В последнее время ее действительно стало раздражать, что Уилл так много времени и сил отдает работе. Раньше его честолюбие вызывало в ней восторг, она даже называла его сексуальным. Ее восхищало желание Уилла самоутвердиться и дистанцироваться от славы отца. Когда ему исполнилось восемнадцать, отец предложил ему приехать в Америку — ему не составило бы никакого труда устроить сына в Йельский университет. Уилл демонстративно отказался. Когда он рассказал об этом Бет, она одобрила его решение. Но теперь те времена прошли, и жене стало казаться, что Уиллу пора скорректировать список жизненных приоритетов.

Он заснул в пятом часу. Ему снилось озеро, и он пересекал его, стоя в утлой лодке с опущенным в воду веслом, как венецианский гондольер. На берегу с зонтом в руках стояла женщина. Наверно, Бет… Впрочем, с такого расстояния он не мог разглядеть ее лица. Прищурившись, он всматривался в ее черты, но глаза слепило солнце, и женщина осталась неузнанной.

Понедельник, 10:47, Манхэттен

«Грешник или праведник? Нью-йоркская история жизни и смерти».

Потрясенный, Уилл не мог отвести глаз от заголовка, помещенного не на шестой, не на пятой и даже не на третьей, как в прошлый раз, а на первой полосе! Уилл без конца разглядывал этот заголовок и свой материал под ним в метро, а потом на улице, когда, словно зомби, не видя дороги, шел к редакции. И даже сидя за рабочим столом, нет-нет да и бросал в его сторону вороватый взгляд.

Почтовый ящик Уилла ломился от поздравлений, половина из которых поступила от коллег, сидевших в радиусе десяти метров от него, а другая половина — от друзей, живших в разных концах света и узнавших об успехе Уилла из версии номера.

Он как раз принимал очередные поздравления по телефону, когда за его спиной по корзалу пронесся и тут же утих шумок: в помещении появился Таунсенд Макдугал собственной персоной. Он настолько редко спускался со своего Олимпа, что каждое его «явление народу» запоминалось надолго. Все присутствующие невольно подтянулись, на всех лицах застыли сдержанно-вежливые улыбки. Эми Вудстайн торопливо взбила прическу, а Дэн Шварц ловким движением столкнул пачку «Мальборо» в приоткрытый верхний ящик стола.

Журналисты еще не привыкли к Макдугалу, назначенному главным редактором всего полгода назад. Казалось, уж кого-кого могли назначить, но только не его. Прежние редакторы были сплошь либеральными евреями вроде Вуди Аллена и Филиппа Рота. Но Макдугал был не таков. Он происходил из семьи самых рафинированных аристократов Новой Англии. Его прямой предок приплыл в Америку вместе с первыми поселенцами. Летом он носил панаму, а зимой — теплые туфли с кисточками. Но не это больше всего встревожило ветеранов «Нью-Йорк таймс» при известии о его назначении, а то, что Таунсенд Макдугал был ревностным христианином.

Нет, он пока еще не ввел в рабочий распорядок обязательные семинары по Закону Божьему и не заставлял репортеров возносить молитвы над гранками, но перемены, вызванные пришествием Макдугала, вскоре почувствовали все. Журналистский стиль «Нью-Йорк таймс» всегда отличался циничностью и даже отчасти насмешливостью в отношении христианства. Никому из репортеров и в голову не приходило, что христианство играет важную роль в жизни Нью-Йорка. Им почему-то казалось, что религиозное чувство развито лишь в Старом Свете… Ну или в крайнем случае в южных штатах. И уж конечно не среди продвинутых людей.

Никто не писал об этом прямо и даже не намекал в статьях, но это проглядывало между строк почти в каждом номере газеты. Девиз «Верь в Христа» журналистам казался уместным лишь в виде надписи на футболках домохозяек — преданных фанаток неистовых в своем пафосе телевизионных проповедников… Или в виде наклеек на бамперах машин членов общества «Анонимные алкоголики», для которых вера — клин, которым они безуспешно пытаются выбить другой клин, спиртовой…

Появление в газете Таунсенда Макдугала пошатнуло устоявшиеся основы. Отныне журналисты выверяли каждое свое слово — не дай Бог, — закрадется крамола, которую раньше и крамолой-то никто не считал. Отныне религия уже не казалась ни дурным тоном, ни последним прибежищем негодяев. Она стала тем, чем была всегда, — важнейшей нравственной составляющей человеческой цивилизации.

Эти перемены произошли в первые же несколько недель и затронули все полосы, в том числе посвященные моде и спорту. При этом Макдугал не рассылал внутри редакции никаких циркулярных писем. Он просто «дружески» подправил стиль в одной заметке, потом в другой… Этого хватило, чтобы все сделали нужные выводы на будущее.