Сэм Борн - Праведники

Он не помнил, сколько прошло времени. Кровь наконец перестала стучать в висках, и он вновь смог пошевелить руками и ногами. Уилл сделал слабую попытку сесть, но у него ничего не вышло. Если им нужно, чтобы он стоял перед ними, пусть поднимают его сами…

Справившись наконец с дыханием, он понял, что в окружающей его обстановке что-то переменилось. Появился новый человек. Он тяжело дышал, словно ему пришлось бежать сюда, и лихорадочным шепотом докладывал о чем-то ребе. Тот время от времени что-то негромко отвечал.

— Мистер Митчелл, я вижу, как вы навострили уши. Это Моше Менахем. Я отправлял его с поручением, и он только что вернулся…

«Ага, это рыжебородый!»

— Рад за него… — каким-то не своим, булькающим голосом отозвался Уилл.

— Он навестил дом Шимона Шмуэля. И позаимствовал там ваш бумажник.

Выходит, они добрались до его рюкзачка. Ну что ж, финита ля комедия… Бумажники созданы для того, чтобы хранить базовую информацию о своих хозяевах. Так, что конкретно может его выдать?.. Кредитных карт там нет и быть не может, Уилл хранил их в крошечном потайном кармашке рюкзака. Надо быть очень внимательным и знать, где искать, чтобы обнаружить его.

Что еще?.. С десяток чеков за такси. Бог с ними, на них не указано, кто он такой. Счета за гостиничные номера он опять-таки всегда хранил в отдельном месте, чтобы потом предъявить в бухгалтерию «Нью-Йорк таймс». Эге, выходит, есть шанс… Есть хороший шанс на то, что бумажник его не выдаст!

— Сними с него повязку и отпусти его руки. Мы возвращаемся в бет хамидраш [19] Бет хамидраш — дом обучения (авр.). , — вдруг услышал он голос ребе.

Уилл насторожился и заранее испугался. Что это, очередная ловушка? Последний вздох перед казнью? Или… или надежда на спасение? Зачем снимать с него повязку?..

…Мокрая тряпка, которую он уже воспринимал почти как часть собственной кожи, вдруг упала с глаз. Уилл инстинктивно заморгал и только после этого огляделся. Он находился в маленьком, огороженном высоким забором дворике. Это было нечто вроде открытого сарая, в которых фермеры хранят конскую упряжь и сельскохозяйственные инструменты. Через дырку в заборе у самой земли выглядывали трубы, прямо под ногами сверкала вода. Похоже, этот дворик использовался для стока дождевой воды с территории, которая находилась за забором.

Уилла подтолкнули и дали знак идти к видневшейся в углу двери. Они оказались в узком коридоре, но что-то подсказывало Уиллу, что сюда он попал впервые. Здесь было совсем тихо. Впрочем, обстановка напоминала ту, которую он видел в школьном классе: книжные шкафы, парты, скамьи… Они прошли несколько таких комнате распахнутыми настежь дверями и наконец заглянули в одну из них. Рыжий Моше Менахем и смуглый израильтянин вновь встали рядом с ним.

— Усадите его, дайте ему полотенце и сухую рубашку.

Голос ребе по-прежнему доносился из-за спины Уилла.

Повязки на глазах у него не было, но показываться на глаза своей жертве ребе явно не торопился.

— Итак, начнем сначала…

Уилл весь подобрался.

— Добро пожаловать в Краун-Хайтс, мистер Монро. Вы, очевидно, хотели поговорить с нами по душам. Что ж, давайте поговорим.

Пятница, 19:40, Рио-де-Жанейро, Бразилия

Неделя выдалась трудная. Луиш Таварес чувствовал, как все сильнее болят ноги. Но он не мог позволить себе вернуться. Надо было подняться выше. Там были люди, к которым он шел.

Все-таки и им перепало немного денег. Хорошо. Улочка, всегда больше походившая на топкую трясину, чем на пешеходную тропу, теперь отливала агатом свежеуложенного асфальта. В убогой хижине, лишенной дверей, детишки сгрудились у маленького телевизора с настоящей антенной. Луиш улыбнулся: все-таки не зря он обивал пороги больших кабинетов. Еще месяц назад никому из здешних жителей и во сне не могло присниться электричество. Однако же вот оно — провели-таки… Хотя, может быть, в этом и нет его заслуги. Просто людям наконец подкинули деньжат, они сбросились и наняли в складчину «подпольного электрика».

Луиш поджал губы. Он, чье призвание было проповедовать законопослушание и отвращение к любым формам воровства, невольно симпатизировал этим «подпольщикам», которые пусть и за мзду, но все же приносили в нищие фавелы [20] Фавелы — печально знаменитые трущобы латиноамериканских мегаполисов. минимальные блага цивилизации, без которых здесь жили бы как в доколумбову эпоху. Они воровали у государства электричество, асфальтовые катки, школьные парты и письменные принадлежности… Могли он осуждать их за нарушения закона? Какой пастырь осудит свою паству зато, что она просто хочет выжить в этом жестоком мире, где у одних есть все, а у других — ничего…

Последние десять минут он отчаянно боролся с желанием присесть на пригорке и отдохнуть. Нельзя. Вчера вечером он настолько выбился из сил, что проспал почти до полудня. И до сих пор не мог простить себе этого. Сколько всего он успел бы сделать в утренние часы… Скольким людям успел бы помочь… Тем более что недостатка нуждающихся в фавелах никогда не наблюдалось. Здешняя нищета до сих пор приводила его, привычного ко всему, в ужас. Казалось, с ней ничто не способно справиться. Она была подобна приливной волне, в секунду смывавшей с песчаного пляжа все камни.

Кряхтя и оступаясь, он продолжал карабкаться вверх. Ничего-ничего, немного осталось. Зато сверху ему откроется фантастический вид на город и океан. Он любил вот такими вечерами любоваться окрестностями с высоты холма. И неизменно взгляд его приковывала главная достопримечательность Рио — гигантская статуя Иисуса с раскинутыми руками, будто стремящимися обнять город, защитить его ото всех бед…

Чем выше он поднимался, тем быстрее окружающая его обстановка менялась в худшую сторону. У подножия холма люди жили в домах, которые выглядели именно как дома — со стенами, застекленными окнами, дверьми. Во многих действовал водопровод, в каждый второй был проведен телефон, в каждом третьем имелся телевизор. Ярусом выше жилища выглядели уже гораздо безрадостнее. А сейчас он поднялся туда, где почти ничто не напоминало о том, что он находится в одном из крупнейших мегаполисов мира. Это были даже не лачуги, а какие-то странные приспособления для ночевок. Ни окон, ни дверей, только дыры, через которые нищие обитатели входили и выходили из своих жилищ. Эти «дома» жались один к другому и все вместе напоминали уродливый коралловый нарост, покореженные медведем пчелиные соты, сооруженный пьяным карточный домик… но никак не жилой квартал.

Луиш Таварес приехал сюда двадцать семь лет назад. Сразу по окончании духовной семинарии. Это было нечто вроде «распределения». Молодому священнику необходимо в начале своего пути увидеть мир своими глазами и в первую очередь окормить тех, кто прозябает в нем и, возможно, больше остальных нуждается в помощи и духовном утешении. Но мало кто из служителей церкви посвящал этому всю свою жизнь. Луиш был как раз из этих немногих. Однажды столкнувшись с нищетой, он уже не мог забыть о ней, выбросить ее из головы. Он боролся с ней изо всех сил, хоть и знал, что все его многолетние усилия — лишь капля в море. Здешняя бедность была подобна сорняку. Если вырвать его сегодня, он все равно вырастет завтра. Но если не вырвать, он разрастется так, что убьет жизнь окончательно.