Наталья Веселова - Плюс-минус бесконечность

Будь он в доме один — плюнул бы и обошелся остатками питьевой, что плескалась на дне пузатого эмалированного кувшина: уж очень неуютно казалось выходить с лязгающим ведром в ледяную неприветливую тьму, неотступно ожидая бесшумного нападения сзади и кинжальной боли в пронзенной печени. Но с ним была любимая еще жена, в бабьей немощи полностью от него зависимая, и продемонстрировать ей банальную трусость было немыслимо для мужской гордости.

— Да чего там, ерунда это все, какие еще бандиты… — солидно произнес Алексей и решительно вышел, захватив два ведра и легкомысленно оставив Оксану читающей на теплой печной лежанке.

Однако под насмешливо-пристальным взглядом злодейки-луны, как расплавленным оловом облившей крышу их теплого домика, острые зубья деревянной калитки, пустую собачью будку с оборванной, теперь драгоценной на вид цепью, храбрость его начала стремительно вянуть, и, вместо того чтобы пуститься в относительно далекий, полукилометровый путь к деревенской колонке, Алексей воровато потрусил к озеру, намереваясь быстро зачерпнуть воды и скорым шагом вернуться. Потрескивал под сторожкими шагами сверкавший, как слюда, ледок на тропе — и сразу припомнился садик Трудящихся у Адмиралтейства, где малышом с настоящим, еще хорошим, еще надежным папой он выкапывал прямо на дорожке у памятника Пржевальскому похожие на мутный горный хрусталь кусочки той самой слюды — и много их у него со временем накопилось… Он бесстрашно прошел по косоватым мосткам, нагнулся над черной, словно масляной в темноте водой, погружая свой тусклый жестяной сосуд… — и тут отчетливо услышал слева, от баньки, тугой и звонкий всплеск, уж никак не рыбьим хвостом произведенный, — разве что там белые акулы водились, в том безобидном озерце… Легонько звякнув, от неожиданности выпущенное ведро тихо ушло вглубь. Алексей замер и прислушался, но кровь так стучала в ушах, что застила слух. Он задержал дыхание… Да. В бане кто-то был. Осторожно ходил, шурша в темноте спиной по деревянным стенам, скрипя гнилыми половицами… Вот новый всплеск — что-то кинули в воду… Послышался даже быстрый хрипловатый шепот… Видят ли они его?! Господи, да конечно, видят: чертова баня давно ни на что не годна, вся щелястая, и он тут возвышается перед ними в лунном свете, как тень отца Гамлета! Дальше Алексей не думал. Огромными тихими прыжками он помчался верх по тропинке к дому, спиной ожидая погони и почти удивляясь, что ее не слышно. Ни про какие опасности внезапных испугов для беременных он и не вспомнил, врываясь в нагретую, полную мирного аромата тушеного мяса и сосновой смолы комнату, где разморенная, босая, в легком цветастом халатике, Оксана так и не успела оторваться от книжки.

— Они тут, — бухнул он с порога в ее изумленно приподнявшиеся брови. — В бане. Ждут, пока деревня заснет, а потом…

Что потом, объяснять не требовалось: их дом стоит в отдалении; чтобы беззвучно расправиться с обитателями и отсидеться несколько дней, повесив снаружи замок и не включая свет, лучшего места не придумать; тут полно консервов и солений в погребе, а, в качестве неожиданного и приятного приложения, есть еще и симпатичная молодая женщина, которую зарежут не сразу… далеко не сразу. Бежать из дома было поздно — кто бы выпустил их теперь поднимать в деревне тревогу? Тратить время на вскрытие прочной старинной двери никто не станет — негодяи просто выдавят оконное стекло, практически без звука… Алексей знал, что, как мужчина, обязан принять немедленное и единственно правильное решение, — и все не мог заставить себя ворочать словно коркой ночного ледка подернутыми мозгами, в условиях, когда нападения можно было ожидать с минуты на минуту, и уже чуть ли не слышался под окном быстрый и мягкий шаг вышедшего на охоту свирепого хищника!

Верная мысль пришла в голову, увы, не ему.

— Слушай, а на двери в погреб есть изнутри засов? — тихо спросила Оксана. — Если так, то можно попробовать спрятаться там… Без инструментов ее не вскроешь, а ящик с ними мы с собой заберем: хоть какое, но оружие… Положим, они просидят здесь всю ночь и день до вечера… Но если до нас не доберутся и еды не достанут, то с темнотой уйдут. Переоденутся и уйдут, потому что оставаться караулить нас им рискованно и бессмысленно…

Алексей сразу понял, что эта пусть и не самая удачная идея прекрасно подходит, за неимением никакой другой, но, поначалу раздосадованный тем, что показал себя тугодумом, а смекалку проявила эта тощая соплюха, его жена, буркнул:

— Глупости, какой еще погреб…

Но она уже влезала ногами в войлочные тапочки, хватала с полки фонарик и бесстрашно открывала дверь в холодные сени…

— Дай, я первый! — опомнился молодой муж, и супруги вдвоем спустились на несколько ступенек к массивной, окованной еще дореволюционным железом двери.

Засов имелся — мощный и делавший любую осаду каменного погреба совершенно бесперспективной; осталось только спросить себя — а зачем в действительности его приделали? Кому и от кого пришлось тут хорониться?

— Небось, еще в гражданскую то ли красные, то ли белые прятались… — прошептал Алексей. — Н-да… Такую дверь не выломаешь… И топор не поможет…

— Мне нельзя здесь… — жалобно отозвалась Олеся. — Холодно, как в склепе. В таких погребах молоко неделями не кисло. К утру я заболею, а к вечеру… — она горько всхлипнула, — потеряю ребеночка…

— А я не хочу потерять, прежде всего, тебя! — шепотом крикнул Алексей. — Стой здесь и, если что, сразу запирайся и никого не впускай, даже… — он помедлил, подло наслаждаясь собственным благородством, — даже меня…

Он втащил в погреб неподъемный ящик с инструментом, потом метнулся наверх, стараясь не прислушиваться к звукам за окном, схватил с вешалки в охапку теплые вещи, сунул в карман второй, уже почти разрядившийся фонарик, вернулся вниз, подбородком прижимая к груди в последний момент добытый пакет с мятными пряниками, свалил это все за порогом у ног жены — но тут обоим послышался громкий шорох из горницы — и сбегать за кувшином с последней водой Алексей уже побоялся.

Они задвинули засов и долго стояли у двери, напрасно прислушиваясь при слабом свете гаснущего первого фонаря: через такую толстую дверь вообще ничего нельзя было расслышать. Но только теперь Алексей разглядел ее голые до плеч руки, тощие голубоватые щиколотки — и принялся напяливать на неподвижную, как большая пластмассовая кукла, перепуганную жену какие-то кофты, шарфы и носки из уже ледяной кучи мягкой рухляди, так и валявшейся на песке у них под ногами…

И его, и ее часы остались где-то наверху, в комнате, и оттого они не знали, сколько уже времени сидят в чужом подполе на двух жестких чурбаках, мучительно слушая кромешную тишь и с ужасом глядя на уже едва-едва розовую крошечную лампочку карманного фонарика. Они молчали, каждый наедине со своим отвратительным страхом и беспомощностью, в голову лезли невероятные картины взлома, насилия и крови — а неизвестность усиливала невыносимое томление. Никакие куртки и свитера не помогали: холод стоял смертный, они почти уже не ощущали его, как рептилии, впадающие в анабиоз, и очень скоро стало ясно, что им, непривычным к серьезным лишениям, долго так не продержаться… Оксана первая нарушила тишину: