Иван Плахов - Мастер теней

– Да, видела я такие клетки, но при чем тут они?

– Мы для богатых дураков строим такие же огромные невидимые колеса тщеславия, – ответила Жанна, – в которых они бегут, крутят их и вырабатывают энергию для нашего существования. Это похоже на магию, колдовство, ведь искусство магии – именно в умении управлять окружающим миром с помощью тайного знания о том, как он устроен.

– И что, много людей ведется на это ваше вранье? – поинтересовалась Вика.

– Все, – уверенно произнесла Жанна, почти прожигая Вику черными южными глазами, – потому что дураки для того и существуют, чтобы содержать умных.

– А вы, значит, умные? – съязвила Вика.

– Как видишь, – никак не отреагировала на ее выпад Жанна. – Ты же к нам пришла, а не мы к тебе. Значит, тебе чего-то недостает в жизни, чего-то хочется, но ты не знаешь точно, чего именно…

– Почему? Знаю, – рассмеялась Вика. – Денег и вечной молодости. Здесь этого точно не найти.

– Как знать, как знать, – уклончиво ответила Жанна и предложила: – А пойдемте, девочки, лучше в мастерскую к Диме, начнем готовиться к вечеринке. Здесь уже всё заканчивается, народ через полчаса начнет расходиться, по опыту знаю.

– А ты правда поэтесса? – поинтересовалась Людочка, которая до этого молчала.

– Да, – подтвердила Инна.

– Знаменитая?

– Быть знаменитым некрасиво. Среди друзей-поэтов – да, известная. Но поэзия сейчас – это не модно, нас мало кто читает.

– А прочти мне какое-нибудь свое стихотворение, я еще никогда живого поэта не видела, – попросила Людочка Инну.

– Да запросто. Вот, например, из последнего, – произнесла Инна холодно, с таким недовольным видом, будто ее попросили сделать гадость, но отказать она не может:

– Хуйня, ты хуйня,

полная хуйня,

охуительная.

– Всё? – удивилась Людочка.

– Всё. А что ты хотела, письмо Татьяны Лариной из «Евгения Онегина»? Так этого добра навалом в учебниках для детей и в книжках для взрослых, которые так и не научились жить своим умом. А я пишу для продвинутых в литературе, кто устал от русского языка.

– Но ты же пишешь по-русски? – снова удивилась Людочка.

– Ты понимаешь, нам, поэтам, всегда тесно в рамках того языка, на котором мы говорим и пишем. Мешает неоднозначность языка. Поэтому я усиленно работаю над изменением смысла слов, чтобы освободиться от уз языка и заново оценить слова, которые использую. Например, «хуйня» для меня здесь не просто неодушевленное существительное женского рода, а обозначение любой вещи и ситуации, которая может случиться. Понимаешь?

– Не очень, – честно призналась Людочка. – По мне, так это просто набор матерных слов, непристойность какая-то.

– Господи, что ж ты такая недалекая! Ты разницу между словами «хуйня» и «поебень» понимаешь?

– Поебень – это когда чем-то маешься, – ответила Людочка.

– Вот видишь? А «хуйня» – это реально другое, нечто плохое. Это слово происходит от индоевропейского «кхшой», что значит «шип, колючка, иголка». Чувствуешь, какая глубина у этого понятия, а?

– Что-то не очень, ты уж извини. Частушки матерные напоминает типа:

Над селом хуйня летала

Серебристого металла.

Много стало в наши дни

Неопознанной хуйни.

По-твоему, это тоже поэзия?

– Здорово она тебя уела, Инна! – хохотнула Жанна, от злой радости захлопав в ладоши. – И ответить нечего нашей поэтессе этой святой простоте!

– Вот поэтому я и не люблю вам, плебеям, читать свои стихи, – спокойно возразила Инна, с презрением глядя на искренне недоумевающую Людочку и Вику. – Чтобы понять глубину моих стихов, нужно разбираться в тонкостях современной поэзии, знать и ценить слова. Как сказал когда-то Чарльз Буковский:

Умереть на кухонном полу в семь утра,

когда другие люди готовят яичницу,

это не круто – если только

речь идет не о вас самих.

Лучше пойдемте в мастерскую к Диме, вина немного выпьем, пока к нему на вечеринку народ не набежал.

– А это далеко? – спросила Вика.

– Прямо здесь, этажом ниже, в подвале, – ответила Жанна, – у него и квартира в этом же доме, двумя этажами выше: он ее купил, когда вернулся из Америки.

– А он что, был в Америке? – восхитилась Вика. – Правда?

– Ну да, – подтвердила Жанна, – а он вам разве не говорил? Он вообще-то любит хвастаться, всем рассказывать, какой он там был успешный.

– А зачем же он обратно вернулся, дурак, в нашу помойку? – удивилась Вика.

– Не знаю. Молчит, как партизан, всё отшучивается: мол, по родине соскучился. Но я не верю.

В это время к ним вернулся Дима и, приобняв Жанну, что-то шепнул ей на ухо, после чего, радушно улыбнувшись Вике и Людочке, предложил:

– Айда ко мне в мастерскую! У меня немного кокса есть. Предлагаю перед вечеринкой забить пару дорожек для настроения.

– О, кокаин, – неожиданно оживилась Инна и даже попыталась улыбнуться, отчего на ее лицо причудливо смешались презрение и радость. – Как там пел Эрик Клэптон? «Всё ништяк, всё ништяк, всё ништяк, кокаин».

– Ну всё, погнали, девочки, погнали! – заторопил их Дима и, схватив за руки Вику и Людочку, поволок их за собой. Вслед за ними пошли Жанна и Инна, радостно переглядываясь.

Спустившись вниз с антресоли и быстро пройдя через зал обратно к входу в мастерскую Цапли, они забрали верхнюю одежду, цветы и через малоприметную дверь в прихожей вышли на металлическую винтовую лестницу. По ней спустились этажом ниже и оказались в коридоре, по стенам которого змеились толстенные, в руку толщиной, ряды проводов, а по потолкам висели гроздья канализационных труб и жестяные коробки воздуховодов.

– Вы только не пугайтесь: это технический коридор, главный вход в мою мастерскую с другой стороны, – успокоил девушек Дима. – А это какой-то секретный коллектор кагэбэшный, он транзитом идет от Лубянки черт знает куда, наверно, в преисподнюю. Раньше, говорят, его солдаты охраняли, а сейчас он никому не нужен, поэтому я им пользуюсь, как запасным выходом из мастерской и подземным ходом: отсюда можно незаметно выбраться или на Сретенку, или на Тверской бульвар. Вообще, говорят, здесь целый подземный город под нами, его еще со времен Сталина строить начали, в форме пятиконечной звезды. Он, по слухам, располагается вокруг главного капища коммунистов, где они сублимировали веру в народе.

– Чего-чего делали? – переспросила Вика, удивленно оглядываясь. Ей показалось, что они неожиданно попали в декорации фильма о Второй мировой войне и находятся в самом логове фашистов, в одном из коридоров гигантского бункера фюрера.

– Сублимировали веру, – повторил Дима и, видя, что Вика не понимает, пояснил: – Заставляли народ верить в свои идеи, но не насильственным, а магическим путем. Один дедок, бывший гэбист, мне рассказывал, что на Лубянке, прямо под памятником железному Феликсу, и находилось это капище – точная копия пещеры силы на Тибете. Его строительством лично руководил легендарный Яков Блюмкин. Основоположники русского коммунизма, если вы не знали, сатанисты. Им были нужны человеческие жертвоприношения. Для этого они организовали специальную службу, знаменитое ВЧК, что означало «Ведомство черных колдунов», а вовсе не «Всероссийская чрезвычайная комиссия», как нам в школе рассказывали. Поэтому-то его члены всегда ходили в черных кожаных куртках и черной униформе. Гитлер потом попытался скопировать это в СС, но его эсэсовцы и их эксперименты над людьми были просто детскими игрушками по сравнению с делами наших упырей. Они и войну-то проиграли потому, что «Аненербе» ничего не могла противопоставить нашим магическим госструктурам.