Иван Плахов - Мастер теней

– Господи, ну что у нас за общество такое! – всплеснул руками толстячок, притворно возмущаясь. – Сплошные педерасты, всеобщий духовный онанизм. Если мы перестанем ебаться, то рано или поздно просто вымрем. Интересно, на Западе люди так же живут – или это особенности нашего национального менталитета?

– Не знаю, – ответил хлюпик и ободряюще тряхнул его за плечо, – но человеческая природа не знает, что такое национальность. Человек одинаково плох как здесь, так и там. Кстати, помнится, французы говорят: вы – то, что вы едите. Следовательно, мы – это те самые девушки, которых мы уже съели. Помните последнюю?

– Блондинку с мощным торсом, лупоглазую?

– Ну почему сразу лупоглазую. Немного навыкате были глаза – и всё. Я думаю, от страха. Приятно сознавать, что часть ее жизненной силы досталась нам, что мы теперь живем вместо нее.

– Печень у нее была хороша, мне очень понравилась. А вот мозги не очень.

– Почему?

– Не знаю. На вкус и цвет товарища нет. Мне вообще сложно угодить. Иногда я задумываюсь, что всё, что мы делаем, просто бессмысленно.

– А я не задумываюсь, – неожиданно встрял в их беседу Лев Лурье. – Я лично не изучаю смыслы, а сам их создаю.

– Вам легко так говорить. Вы литератор, а я финансист, – возразил толстячок. – Я всего лишь получаю деньги из ничего и снова превращаю их в ничто.

– Ага, вы волшебник? – подначил его Лурье.

– В некотором роде, – согласился тот. – Главное – я сам не понимаю, как это происходит. Это и беспокоит: разве можно показывать фокусы, не зная, в чем их секрет? Когда инвесторы спрашивают меня о рынке и ценных бумагах, я не знаю, что им ответить. Смешно, но они думают, будто я знаю всё о том, как зарабатывать деньги.

– А это не так?

– Да я даже вопросов-то их не понимаю! Фундаментальные принципы, на которых строится здание моего волшебства, – это желание всякого приходящего ко мне разбогатеть. Торговать человеческими надеждами – самая лучшая профессия. При условии, конечно, что они, надежды, вам самому ничего не стоят. Одна только трудность – суметь их зародить их в душе потенциального клиента.

– И как вам это удается?

– Очень просто. Жадность – краеугольный камень любого желания разбогатеть, – пояснил толстячок, хитро улыбнувшись. – Сначала вы вкладываете в ценные бумаги рубль в надежде заработать два, а затем следующие десять, чтобы сохранить первый вложенный и потенциальные два прибыли. Да будут благословенны ГКО и тот, кто их выдумал.

– Значит, вы тоже торгуете человеческим пороком, как и я. – Хлюпик радостно хлопнул толстячка по плечу и заметил: – Я торгую похотью, вы – жадностью, а он… – Тут он ткнул указательным пальцем в плечо Лурье и уважительно произнес: – А он – гордыней. Он круче нас в сто раз.

– Почему? – в один голос спросили его Лурье и толстячок.

– Потому что мы с тобой, друг, оба – его клиенты, ведь так?

– Каким образом? – уточнил толстячок.

– Так мы же заимствуем у него мысли и идеи, которыми потом оправдываем свое существование. Разве не так? Вспомните его знаменитый постулат: «Грязный язык – грязные поступки».

– Это не мой постулат, – мягко поправил его Лурье, – а моего друга Исаака Шварцмана. Мои тезисы звучат немного иначе: «Насилие как высокое искусство жизни» и «Патология любви – это норма».

– Какая разница, – не унимался хлюпик, – всё равно мы все отравлены вами: вашими словами, образами, идеями. Ваша идеология заменила совесть моей душе. Благодаря вам я могу не стесняться своих мыслей, какими бы гадкими они не казались другим. Мало того – теперь я могу публично их обсуждать, потому что это стало модным в приличном обществе, таком, как это.

– Ну что ж, искусство и должно будоражить самые низкие наклонности человеческой души, чтобы в человеке пробуждался стыд как дополнительный стимул получения удовольствия, – самодовольно согласился Лурье, одобрительно покачивая головой. – Стыд и грех – классическое сочетание двух противоположных чувств. Так что грешите и стыдитесь, только не стремитесь стать лучше: это бессмысленно. «Человек чем культурней, тем ничтожней» – это еще Чехов сказал. Вообще, людям свойственна тяга к противоестественному. Вспомните, кстати, «Заводной апельсин» Берджесса. Как вы думаете, какой основной идеологический смысл его книги, за исключением пропаганды подросткового насилия? Не знаете, а? Ну так я вам открою глаза на это произведение иначе, чем это сделал Кубрик, широко открою глаза, шире некуда. Так вот, главная идея этой книжицы такая: норма – самое страшное наказание для человека. Норма нивелирует индивида до уровня окружающей среды, до уровня человеческого быдла. Всю жизнь быть послушным животным оскорбительно для всякого острого ума. Мы с вами умные люди, значит, у нас есть право презирать норму. Норма нужна для скотов, но не для их хозяев. Всегда есть те, кому можно всё, и те, кому нельзя ничего. Это диалектика, баланс интересов.

Тут разговор был прерван возвращением новичков – четы Нежигайло, Кощеева с его любовницей и молчаливой пары Андрея и Елены, которые обрядились в черные саваны. Гости обступили их и стали наперебой знакомиться, восхищаясь тем, что новенькие решили присоединиться к их компании.

В это время Жанна, Варя и Инна вместе с Димой оставили гостей одних, чтобы приготовить Вику и Людочку к казни. Первым делом они аккуратно раздели их до нижнего белья, снятую одежду небрежно свалили в картонную коробку из-под телевизора, которую Дима по случаю взял взаймы у своего соседа Цапли. Обнаружив на Людочке плотные черные трусы-штанишки, Варя с Жанной жадно ощупали ее сквозь ткань и убедились, что у Людочки месячные.

– Мы можем совершить обряд по всем правилам, – радостно выдохнула Жанна, широко улыбнувшись Варе, – и вызвать сегодня нашу Мать!

– Всё, Дима, эту – нам, – безапелляционно заявила Инна, подходя к Людочке. – Тебе достается только ее подруга, а она поступает в наше полное распоряжение.

– И надолго? – съязвил Дима, снисходительно окинув взглядом ассистенток.

– Насколько потребуется, – грубо бросила Инна, состроив рожу и показав Диме язык. – Это уже наше дело, тебя оно не касается.

– Бляди вы, неблагодарные бляди, – зло выругался Дима. Подошел к Вике, засунул правую руку ей глубоко в трусы и деловито ощупал ее вагину, запустив внутрь пальцы. Затем, вынув руку, внимательно осмотрел и даже обнюхал ее и заявил: – У этой точно никаких месячных. Так что она моя.

Дальше всё происходило быстро, будто это они проделывали каждый день. Дима уложил тело Вики на стол, сняв с нее белье, а его ассистентки отволокли кресло с Людочкой в дальний, противоположный угол зала, к темно-бордовой портьере. Из угла Людочке было хорошо видно, как Дима тщательно готовился к казни. Он принес набор сверкающих холодным блеском хирургических ножей, по краям стола расставил свечи, вынес чашу причудливой формы из-за портьеры и поставил ее в головах жертвы. Ему помогали ассистентки, которые стремительно метались по комнате.