Иван Плахов - Мастер теней

– Эти знаки и есть истина. Просто созерцай. А о времени не беспокойся – его здесь нет.

– Быть такого не может, – не поверила Людочка, – время есть везде, где есть жизнь!

– Ха-ха-ха-ха-ха, – засмеялась обоими лицами незнакомка, раскатами громогласного смеха сотрясая всё вокруг. Казалось, что этот всепроникающий адский хохот сейчас разорвет воздух и Людочку вместе с ним в мелкие клочья, разметав огненные фигуры в стороны. – Никогда еще меня так не смешили, ох, ха-ха-ха… Нашла где жизнь искать. Ты хотя бы понимаешь, где ты?

– Нет, – честно призналась Людочка, – а где?

– Во тьме внешней и в зубовном скрежете, – раздался из темноты глухой голос нижнего лица. Перед глазами Людочки теперь расстилался только непроглядный черный мрак. – Где никого отродясь не было.

– А как я сюда попала? – удивилась Людочка. – Я же только что была в мастерской художника Димы. Он меня, между прочим, хотел убить. Редкостной скотиной, знаете ли, оказался: обещал небо в алмазах, а в результате я теперь здесь, черт знает где и черт знает с кем.

– Хе-хе-хе, это ты правильно сказала, – хохотнула из глубины мрака незнакомка, растворяясь в антрацитовой черноте, – черт знает где и черт знает с кем.

– Эй, ты! Как тебя там, Лилит! Не покидай меня, мне страшно одной, – позвала ее Людочка, напрасно вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Тишина, ни единого звука в ответ.

Людочка представила, что вот так, одна, будет целую вечность пребывать в этой кромешной тьме, и заплакала от жалости к себе. Слезы текли у нее по щекам, а она их даже не могла утереть – не было ни рук, ни тела, хотя она могла плакать и ощущать, как слезы текли по ее несуществующему лицу. От этого становилось еще обидней и еще сильнее хотелось плакать и жалеть себя. Неожиданно Людочку посетило озарение:

«Интересно, зачем эта Лилит требовала передать ей власть над моим телом, если у меня здесь тела нет. Что-то тут нечисто, ох, нечисто. И как я могу хотеть молока, если у меня нет рта, чтобы его пить? Не, ну прикинь, как хотела обмануть – обменяв власть над несуществующим телом на вкус несуществующего молока. Но если я нахожусь черт знает где, то, наверное, могу пожелать черт знает чего, и оно должно произойти. Дай-ка попробую».

Для начала Людочка представила огненный квадрат, который перед ней нарисовала незнакомка, и он возник, как по волшебству, светясь ярко-желтым.

Затем она представила круг, который явился ей ярко-голубым шаром; потом образовала оранжево-красный треугольник, серебристо-белый полумесяц, повернутый рожками кверху, и, наконец, яркую синюю точку, пламенеющую сверху.

Людочке вдруг стало так хорошо от осознания своего всемогущества. Ее охватило ликование от собственной значимости. Она даже сравнила себя с богом и решила, что ни в чем ему сейчас не уступает.

«Я же могу всё, что и он, – восхищалась открытием Людочка, – могу творить всё, что захочу. Чем я не ипостась?»

Слово «ипостась», неожиданно возникшее в ее сознании, заворожило ее красотой и загадочностью.

«А что такое ипостась?» – сама себе задала вопрос Людочка, но так и не сумела найти ответ.

– Ликуй, дщерь Сиона, Всевышний грядет тебе навстречу, – неожиданно зазвучали слова у нее внутри, и перед Людочкой вновь предстала незнакомка в сиянии вспышек молний, змеящихся вокруг нее. Теперь она гордо восседала на колеснице, которую катили двенадцать обезьян, каждая из них была внутри отдельного колеса, а каждое колесо – внутри другого колеса, украшенного глазами.

Обезьяны гордо вышагивали, приводя в движение колесницу, и казалось, что они несут незнакомку, сияющую в молниях, на головах. Вид у нее был грозный, почти устрашающий, от прошлого дружелюбия не осталось и следа. Нижнее лицо громко кричало:

– Да не будет у тебя богов, кроме меня!

А верхнее лицо в перерывах между криками нижнего фальшиво-театрально декламировало:

– «Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им».

Приблизившись к Людочке, колесница остановилась, а незнакомка обоими устами произнесла:

– Поклонись мне и прими власть мою. Я, Вышний в силах, Альфа и Омега, Начало и Конец.

– Как же я тебе поклонюсь? Нечем, – возразила Людочка и вдруг обнаружила, что у нее снова появилось тело.

– Поклонись мне и прими власть мою, – продолжала настаивать незнакомка, – отрекись от бога, отрекись от бога.

«Не отрекаются любя», – неожиданного всплыли в памяти строчки стихотворения, а затем в голове у Людочки снова завертелось загадочное слово «ипостась», царапая колючими звуками «и» и «а» ее воспаленный мозг, а затем вспомнилась прилипчивое простонародное: «Узелок завяжется, узелок развяжется, а любовь – она и есть только то, что кажется».

– Не отрекаются любя, – зачем-то сказала вслух Людочка и для пущей важности перекрестилась, а затем жалобно попросила: – Отпустите меня, тетенька, я домой хочу, к маме.

– Не хочешь по-хорошему – тогда мы заставим тебя по-плохому! – в бешеной ярости заорала обоими ртами незнакомка и превратилась в ужасную тварь с взъерошенными волосами, ожерельем из отрубленных человеческих голов на длинной складчатой шее, с тремя ярко-красными глазами и поясом из человеческих рук вокруг нагих бедер. В одной руке тварь держала меч, а в другой – отрезанную голову, которая жалобно причитала: «Хум, хум, хум…»

Если бы Людочка могла бояться, она бы испугалась, но после всего, что с ней уже случилось, она вдруг принялась просто молиться, как могла, своими словами, неумело, но искренне: «Господи Иисусе, прости меня, прости за всё, что я плохого в жизни сделала. Помоги мне исправиться, спаси меня, Господи, спаси меня из плена этого ада, душу мою бессмертную спаси. Помоги мне, Господи, помоги, ты же хороший, ты добрый, на тебя уповаю, у тебя защиты прошу. Господи Иисусе, не знаю, как к тебе обращаться, но знаю, что ты наш Бог и защитник, настави мя на путь истины милостью твоей и благодатью. Матерь Божия, Пречистая Дева, спаси меня, Богородица».

И вдруг произошло чудо: адская тварь с визгом и хохотом растворилась в воздухе, перед глазами Людочки поплыли разноцветные круги, и она очнулась – в мастерской художника Димы, где была раньше, до обморока.

За время, что ее не было, многое вокруг изменилось. В воздухе стоял смешанный смолистый запах камфары и сладкого марихуанового дыма, пронзительно-надрывно змеилась монотонная мелодия индийского песнопения, а все присутствующие, за исключением одного лишь Димы, который голышом одиноко стоял перед алтарем, совокуплялись, как бешеные, визжа и стеная, превратившись в сплошной ковер из переплетенных тел на полу. Похотливый рев мужиков, всхлипы и сладострастные повизгивания женщин, глухие звуки бьющихся друг о друга голых тел, хлюпающие звуки яростно соединяющихся половых органов складывались в адскую какофонию звуков, дополняя омерзительное зрелище.