Сергей Зверев - Дом, где взрываются сердца

Холст был где-то полтора на два метра. На нем из-под земли поднимался гигант, спавший, может, миллионы лет. И сыпались с его плеч вниз островерхие церквушки, дома с колоннами, новостройки.

— А это «Молитвослов», — художник говорил нехотя, будто выполняя опостылевшую работу.

Человек молился, стоя на коленях на потолке. Икона была разбита. И сам человек состоял из нескольких фрагментов.

Разбитые на фрагменты люди. Разбитые города. Разбитые вещи. Они были практически на каждой картине.

— В твоих картинах слишком мало целого, — сказала Элла.

— А что есть целого в мире? — вдруг завелся художник. — Мир разбит. Сознание разбито. Жизнь — тоже разбита. Череда бессмысленных будней, ненужных дел. От рождения до могилы. Вот что такое мы. Хаос, который склеивается лишь чувствами. Точнее, одним чувством.

— Каким?

— Страданием. Миром правят страдания. Иначе мир давно бы перестал существовать.

— Некоторые считали, что миром правит любовь, — прервал горячую речь профессор.

— Любовь — величайший самообман. Все в жизни в итоге оборачивается страданием. Все чувства вырождаются в страдания. Все линии сходятся к нему. Значит, оно и есть истина.

— Ты не прав, Роман, — покачала головой Элла. — Есть множество вещей, которые придают жизни смысл.

— В жизни нет смысла.

Художник остановился перед очередной картиной и объявил:

— «Тень».

На картине был разделенный волнистой линией сидящий за столом, обхватив голову, человек. Одна часть — нормальная. Вторая — тьма. Провал.

— Скрытые желания, стремления, они здесь, — Спилка положил ладонь на черную часть. — Вот истинные мы. Остальное — маска.

Валдаев замер перед картиной. Черная половина сидящего человека будто втягивала, звала его. В этой тьме было что-то сладостное. Там было освобождение.

— Покупайте, — широким жестом обвел Спилка вокруг себя. — Все покупайте! Двадцать тысяч баксов холст. Много? Ну, пять тысяч — это для иностранцев. Для своих — сто рублей. Подешевело! — крикнул он, и глаза присутствующих сошлись на нем. На некоторых лицах было опасение, как при виде буйного человека в троллейбусе. На других — усмешки, видимо, экстравагантные манеры художника были хорошо известны.

— Вы что, серьезно решили устроить распродажу картин? — спросил профессор Ротшаль.

Художник сжал голову, как его герой на полотне.

— Да, продаются мои картины, — с болью воскликнул он. — Часть моей души… Ну а что сейчас продается легче, чем душа? Хочу соответствовать времени.

Они остановились перед очередной картиной. Валдаеву показалось, что на полотно наклеены газеты. Но на самом деле они были тонко нарисованы. И в центре — недельной давности газета.

— Время, время, — покачал головой Спилка. — Вот оно — наше время.

Валдаев вздрогнул. В центре холста была нарисована почти свежая газета со статьей «Охотник за сердцами». Именно такую оставила сатанистка Наташа на его кухне.

— Все, — вдруг художник собрался. И стал похож на нормального человека. — Пора открывать фуршет. Гости заждались…

* * *

Снова повторялось пройденное. Он стоял у двери квартиры. С ожиданием смотрел на Эллу. И вдруг с горечью осознал, что она скажет сейчас: «Это был приятный вечер, но мне завтра рано вставать».

Но произошло все по-другому. Она вдруг оценивающе, будто сегодня встретила, окинула его взором. Потом кинула:

— Помоги отпереть замок. Он все время заедает.

Замок действительно заедал. Валдаеву пришлось поболтать ключ в гнезде из стороны в сторону. Наконец, ключ со щелчком провернулся. Еще один щелчок. Теперь — повернуть ручку, надавить на дверь и кивнуть Элле:

— Прошу.

Она прошла в прихожую и сказала:

— Заходи, что ли.

Он, замерев на секунду, шагнул в квартиру, будто прорвав полиэтиленовую пленку, преодолев преграду. Этот шаг решал многое. После него что-то должно измениться в жизни.

Она скинула туфли, упала в кресло.

— В холодильнике шампанское. Хорошее. Разливай.

Он снял ботинки. Одел шлепанцы — их в шкафу в прихожей было пар десять разных размеров. Прошел на кухню. В большом, чуть ли не под потолок холодильнике «Филлипс» было почти пусто. Только в глубине приютилось несколько банок консервов с красной икрой и лососем да нарезанная, в упаковке колбаса. И бутылка шампанского была там. На месте. Холодная.

Он взял бутылку. «Советское шампанское». Сгодится.

Шампанским на фуршете они сегодня нагрузились достаточно — в нем недостатка не было. В предчувствии распродажи части картин спонсоры Спилки денег не жалели. В разгар презентации подкатило несколько иностранцев, которые тупо кивали на объяснения переводчиков и, дежурно улыбаясь, присматривались к картинам, пытались что-то пролопотать по-русски. Вероятных покупателей отводили в отдельный кабинет, где пьянка была покруче. Жирный очкастый немец накачался как свинья и стал орать «Калинка-малинка» и «Вольга, муттер Вольга» — наверное, взыграла память предков, которые с этой песней шли по Украине и Смоленщине.

Элла все сидела с ногами в низком, покрытом вельветовой тканью кресле. Квартира была двухкомнатная. И все в ней было сглажено, плавно, мягко — что округлая мебель, что толстый ковер на полу, что пружинящие обои на стенах. Здесь было спокойно, уютно.

Валдаев уселся в кресле напротив нее, поставил бокал на низкий столик на колесах. На нем уже стояло два хрустальных бокала. Слабый свет лампы в углу комнаты играл в гранях бокалов.

— Открывай, — улыбнулась приветливо Элла.

Не то чтобы он был спецом по открыванию бутылок шампанского, но кое-какие навыки, начальное образование в этом вопросе имел. Например, знал, что бутылку надо держать под углом сорок пять градусов, тогда газ вырывается не так яростно. Главное, аккуратно, зажав пробку, скрутить железную оплетку, сорвать фольгу. А потом тихо так, придерживая, чуть-чуть вращая, вытаскивать пробку. Придерживать надо, потому что она рвется наружу снарядом. Надо осторожно выпустить газ. А если не получится и пробка сама вырвется из горлышка, ее тут же нужно с силой вернуть обратно, чтобы не дать хлынуть на брюки или на ковер пенной жидкости… Уф, кажется, получилось.

Горлышко задымилось. В меру элегантным жестом Валдаев начал разливать шампанское по бокалам. Пена вскипала моментально, так что пришлось доливать напиток тонкой струйкой, чтобы наполнить бокал.

— Прекрасно, — сказал он, взяв бокал в руку и посмотрев на свет. Что-то завораживающее было в созерцании пузырьков, которые, будто раздумывая, стоит или не стоит, вдруг отрывались от стенок бокала и устремлялись вверх. К своей погибели.

— За что пьем? — спросила Элла.

— Как в «Бриллиантовой руке» — за наше случайное знакомство?