Джесси Болл - Стоит только замолчать [litres]

Нет, говорила я, просто Сотацу пошутил. И тогда Сотацу смотрел на свои ноги, которые, как и следовало ожидать, были заняты чем-то, чем обычно заняты ноги.

В третьей части моей жизни я приехала в далекую местность. Решила, что переберусь в комнату недалеко от тюрьмы. Решила, что скопила достаточно денег и мне удастся это провернуть. Строила такие планы. Не говорила о них Сотацу. Я приехала в тот же вечер, когда это решила, и меня впустили в очень поздний час. Я уже сообщила вам, что никаких помех не было, и на самом деле без них действительно обходилось, раз за разом. Никаких помех. Я приходила, и меня впускали. Меня отвели в его камеру, и надзиратель закрыл дверь. Он опустил штору. Я не знала, что там есть штора, но он ее опустил, и камера оказалась отгороженной. В нее больше нельзя было заглянуть снаружи.

Здравствуй, мой Сотацу, сказала я и подошла к нему. Это было последнее из всех моих свиданий и самое долгое. Когда я ушла, солнце было на полпути к зениту. Автобус уже пришел и ушел. В тот день больше не было автобусов, но один подъехал. Пустая дорога тянулась в обе стороны. А потом – дружелюбный нос автобуса, заехавшего туда случайно. Шофер автобуса сказал: повезло вам, барышня. В эту сторону нет автобусов, нет ни одного до завтрашнего дня. Я просто случайно заплутал. Потом он повез меня назад, в сторону Сакаи.

В тот день я уходила с чувством, что немедленно вернусь. Подожду до захода солнца и тогда отправлюсь в путь. Я снова вернусь и буду жать на кнопку звонка, входить в стальные двери. Мне скажут вынуть все из сумок, оставить мои вещи и пройти мимо тысячи крохотных окон, у которых зоркие глаза. Я с этим так свыклась, что оно меня успокаивало. Я предвкушала это как последовательность жестов. У меня было ощущение: ну, разумеется, никакая сила не может отнять это у меня. Ничто из этого не закончится и не может закончиться. Казалось бы, глупость, но я не верила, что это глупость. Ни я, ни мой Сотацу – мы не верили.

Это письмо о Сотацу, который был моей любовью; это письмо о моей единственной настоящей жизни, которая состояла из трех частей. Теперь у меня тянется четвертая часть моей жизни, и она подложная. Это подложная часть. Насколько я понимаю, подложная часть дается нам напоследок.

Какудзо, Какудзо. Сато Какудзо. При всех разысканиях я постоянно натыкался на его имя, снова и снова, но лишь забредал в разнообразные тупики. Чутье подсказывало: если мне действительно нужна полная картина событий, необходимо отыскать Какудзо. Мне это, по счастью, удалось, но лишь на последнем этапе и только после длительных поисков, увенчавшихся гигантской удачей.

Вот как это было:

Человек типа Сато Какудзо… Напрашивается предположение, что отыскать его невозможно, если он сам того не пожелает. А значит, вопрос ставится так: как подстроить, чтобы он захотел отыскаться сам? Или как вынудить его объявиться? У меня было ощущение, что Какудзо тщеславен. У меня было ощущение, что он не нигилист и искренне верит в историю, в историю как парад с исторической реконструкцией событий. У меня было отчетливое ощущение, что ему было бы неприятно думать, что в описание событий вкрались ошибки, какие бы то ни было ошибки. А если где-то готовится к публикации описание событий, в которое вкрались ошибки, особенно если речь идет о нем самом… или о чем-то, к чему он приложил руку…

Я был уверен, что Какудзо захотел бы иметь достоверное описание событий; как-никак он – это же по всему видно – с самого начала был организатором; это он сочинил признание.

И вот что я сделал – договорился с одним приятелем-журналистом, что одна газета в Сакаи напечатает статью с воспоминаниями об Исчезновениях в Нарито. И совершенно сознательно ни разу не упомянул его имя. Длинная статья о важнейшем событии в жизни Сато Какудзо – и ни слова про него. Мой приятель долго не решался публиковать такой материал, и я вполне мог его понять, но статья все-таки вышла.

Целую неделю мы ждали. Шли дни. Я заволновался: а если его нет в живых, а если он уже несколько десятилетий живет за границей? Или, возможно, газета просто не попалась ему на глаза? Может, он страстный ненавистник газет. Через неделю я уверил себя, что он уже никогда не отыщется.

Но уловка сработала. Спустя полторы недели после выхода первой статьи редакция получила возмущенное письмо. Какие же вы дураки, говорилось в письме, печатаете абсолютно ложные утверждения, а о правде даже не заикаетесь. Вы журналисты или кто? Когда-то газеты не чуждались правды. Неужели эти обязательства перед обществом полностью аннулированы? И так далее, и тому подобное, и в том же духе.

Письмо было подписано “Сато Какудзо”, а на конверте имелся обратный адрес.

Тогда я связался с ним, и он согласился со мной встретиться.

Местом встречи стало нечто вроде эллинга на побережье, где имелось кафе. Он приехал с большим опозданием – на час с лишним позже. Я уже собирался уйти, когда на стоянку въехала машина. Как я и думал, это был он.

Какудзо был в заношенной рыбацкой шапке, твидовом пиджаке и вельветовых брюках. На вид – совершенно безобидный старичок. Английские слова выговаривал отчетливо, без акцента. У него тут при себе кое-что есть, кое-что для меня. Если я собираюсь заняться этой историей, он постарается, чтобы я узнал все без изъятий.

Мне больше ни разу не удалось с ним встретиться – только для этого интервью. Однако над изучением материалов, которые он мне передал, я корпел много часов, и мне показалось, что я провел в его обществе гораздо больше времени, чем было в действительности. Следует особо подчеркнуть, что Сато Какудзо был колоссально сильной личностью. После интервью с ним я перестал удивляться, что он убедил Оду Сотацу подписать признание. Он сумел бы убедить кого угодно.

[ От инт . Вначале мы устроились у окна, но солнце, перемещаясь по небу, осветило нас слишком ярко, так что на середине интервью мы были вынуждены пересесть за другой столик. Оба раза Какудзо выбирал себе место за столом на свой вкус и усаживался, не выясняя, есть ли у меня какие-то свои предпочтения. Наверно, поскольку интервью брали у него, такое поведение было в чем-то обоснованным. Любопытно, что он всегда выбирал место, с которого просматривался выход из кафе. Когда я спросил, можно ли записать разговор на мою технику, он ответил отказом. И уступил только после того, как мы немного поболтали.]

инт.:Значит, вы вдохновлялись французскими ситуационистами? Вдохновлялись бунтами 68-го? И потому в Сакаи вы вляпались в первые в жизни неприятности и решили вернуться домой?