Песах Амнуэль - Искатель, 2019 № 03

— Имею предложение, господин академик, — вымолвил Никитин, любезно улыбнувшись Корсакову. — Давайте уступим честь первого прочтения единственному оставшемуся в живых члену туркестанской археологической экспедиции!

Басов кивнул, а профессор передал кусок пергамена Корсакову. Тот принял драгоценную рукопись, чувствуя себя как во сне. В древнегреческом он был нетверд, однако, всматриваясь в корявые буквы, храбро возгласил:

— Куадзэн нартос Дустунос стэк ньюар…

От саркофага донеслись шорохи, потом легкое постукивание. Ученые переглянулись, а у Корсакова, продолжавшего чтение, прорезалась нелепая догадка, что это кости мертвеца укладываются в правильный скелет. Увы! На сей раз неисправный третьекурсник угадал: на краю каменного ящика показалась кисть костяной руки…

Как только верхняя часть огромного скелета поднялась над саркофагом, академик Басов, пробормотав что-то вроде «Ретирада не славна, да пожиточна», устремился к выходу из зала. Никитин бросился вслед за ним, прокричав прежде:

— Замолчите, недоумок! Вы же читаете заклинание, мать вашу! Недоумок и замолчал. Машинально сунул он пергамен во внутренний карман студенческого мундира и, разинув рот, наблюдал, как на пятнистый череп и грязные кости скелета наплывает как бы цветная дымка, и тогда можно различить в ней горящие зеленые глаза и узенькие рыжие усы на желтом лице, а ниже — могучее смуглое тело. Однако скелет покрывался призрачной плотью всего на несколько секунд, а затем кости снова обнажались.

Тем временем Никитин обогнал академика, и слышно стало, как бежит он анфиладой залов Кунсткамеры. Скелет, успевший выбраться из саркофага, уставился на деревянную ногу Басова, торопливо постукивающую по узорному паркету, и тем дал возможность Корсакову и одному из служителей спрятаться за дальний шкаф.

А вот второй служитель оказался неустрашимым. Подбоченившись, как Петрушка перед дракой в уличном кукольном представлении, он шагнул навстречу ожившему костяку и зарычал:

— Ты чего эфто себе позволяешь, азиатская морда? Дождешься, что я тебя сдам квартальному надзирателю!

В ответ костяной гигант рыкнул «Эр Дустун» и, мгновенно сблизившись с храбрым служителем, одним движением сорвал с него голову и швырнул ее в ближайшую витрину. Стекло разбилось, а голова в витрине так и осталась. С вытаращенными глазами и седыми бакенбардами, запачканными кровью, она вовсе не украсила коллекцию ближневосточных и среднеазиатских экземпляров Корана, рукописных и печатных.

Тут Корсаков, храбро высунувший было голову из-за шкафа, попятился и втянул ее в плечи. Музейный служитель рядом с ним седел на глазах. Стоя на коленях, он крестился, отбивал поклоны и шепотом читал «Отче наш».

Твердокаменный атеист и материалист, Корсаков сплюнул. «Однако же и славная галлюцинация меня посетила! — восхитился он. — Пить надо меньше — или перейти на легкие сухие вина. И все-таки напрасно я не заказал панихиду. по профессору».

Тем временем стали слышны хрусткие шаги скелета, покидающего зал.

В последующие дни выяснилось, что галлюцинацию, посетившую Корсакова в Кунсткамере, следует признать коллективной. В всяком случае, он имел немалые неприятности с полицией по поводу головы, оторванной у служителя Этнографического музея Сидоркина. Апелляция к сановному академику Басову оказалась невозможной, потому что вдень происшествия Авраам Сергеевич укатил в родовое имение в Рязанской губернии. Профессор Никитин дал показания в пользу Корсакова, но признался, что само убийство не наблюдал: он-де поспешил в аудиторию, дабы собрать письменные работы. Оставшийся в живых служитель спятил и был препровожден в отделение для душевнобольных Обуховской больницы.

Уладив дело большой взяткой, Корсаков договорился с высоким полицейским чином, что ему будут переправлять все донесения из участков, касающиеся ожившего скелета, буде такие появятся. И его ожидания оправдались. Теперь за утренним кофе перед газетами он просматривал переписанные прекрасным почерком казенных копиистов безграмотные реляции. Среди них преобладали вовсе не имеющие никакого отношения к интересующему его делу, однако встречались и такие, где со слов осведомителей сообщалось о появлении среди опасных обитателей питерских трущоб, ночлежек и малин некоего буйного и неуязвимого азиата, будто бы наполовину скелета, наполовину живого человека. Одет он в длинную, до пят, крылатку и цилиндр, не ест и не пьет. Ищет везде какую-то свою амишку Отряху… В крылатку и цилиндр? Корсакову припомнилась набранная петитом заметка в «Биржевых ведомостях» трехдневной давности. Тогда ночью кто-то разбил стекло витрины модного магазина «Великанъ» на Конногвардейском бульваре. Несмотря на то что в кассе осталась дневная выручка, грабитель взял только несколько предметов одежды гигантского размера. Невдалеке от разбитой витрины найден был труп дворника соседнего дома со сломанной шеей. Теперь понятно, откуда у скифа взялась крылатка… Один из осведомителей позволил себе умничать: уголовный люд, дескать, поголовно верит в чертей, домовых, невских русалок и в пагубные чары сфинксов напротив Академии художеств, вот поэтому он сравнительно спокойно воспринял проделки бесовского буяна и старается по возможности не раздражать его.

Недели уже через две после побега скифского мертвеца из Кунсткамеры на переменке в университете к Корсакову подошел профессор Никитин. Заметно смущаясь, он предложил посетить его на квартире сегодня вечером. Поскольку у Корсакова впереди маячил экзамен по арабскому языку, ему ничего не оставалось, кроме как принять приглашение.

После скромного ужина профессор показал гостю-студенту небольшую коллекцию восточного антиквариата, а за сигарами в кабинете — и рукопись монографии «Кое-что о древнем племени саков», посетовав, что придется издавать ее на свой счет. Корсаков кивнул, положил сигару на край пепельницы и полез за чековой книжкой.

Для виду покобенившись, профессор Никитин принял-таки давно обещанное вознаграждение банковским чеком, а в качестве ответной любезности сообщил, что догадался о способе остановить беглеца — и тут же раскрыл этот способ, надо признать, простой и остроумный. Однако студент слушал профессора невнимательно, ему тогда не до скифа стало. У Корсакова сложился обычай раз в два месяца объясняться в любви нигилистке Фотиевой, при этом томительные секунды ожидания перед отказом несносной ломаки приносили ему изумительный катарсис и погружали в благодушное состояние примерно на три недели. Но когда он явился в коммуну на 5-й линии, где нигилистка обитала вот уже второй год, подруга Фотиевой, востроносая Гавронская, таращась на Корсакова с таким видом, будто ожидала, что он после ее ответа разрыдается или выплюнет живую лягушку, выдала: