Марина Болдова - Рубины для пяти сестер

— Какое?

— Для получения основного капитала все наследники должны собраться вместе. А это, после всех событий в нашей стране, может оказаться невыполнимым.

— Но вы же искали сестер?

— Я не мог, Леон. На то были веские причины, поверь. Если тебе интересно, в следующий раз мы поговорим об этом. Что-то сегодня я себя неважно чувствую.

— Я сейчас позову Зинаиду Марковну, я видел, она вернулась с дежурства!

— Не нужно, Леон, я отлежусь, ты иди…

Ему нравился этот мальчик. Зная про его странную дружбу с хулиганом и двоечником Пашкой Дохловым, про неласковых родителей, Яков Семенович его жалел. И доверял, чувствуя, что тот искренне интересуется его жизнью. Но, рассказывая ему о себе, он умолчал об одном. Страх и унижения не закончились с освобождением из фашистского концлагеря. Практически сразу в его жизни начался другой ад — допросы в НКВД и осуждение на 25 лет лагерей. Он не смог бы объяснить ребенку, что, выйдя на свободу, продолжал бояться каждого шороха. Да, обещание, данное отцу в связи с завещанием его друга Афанасия Печенкина, он не выполнил. Не нашел сестер, да и не искал, малодушно приняв для себя, что взрослые женщины сами решат семейные дела, связанные с наследством.

Леон вернулся к себе. Его мать, сидя на низком пуфе перед зеркалом, расчесывала волосы.

— Сынок? Где ты был? — Она, не повернув в его сторону головы, отложила щетку для волос и взяла помаду.

— У соседа, мам. — Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств.

Она преподавала в их школе французский язык. В этой же школе учились дети почти всех обитателей коммуналки. Болезненно худая, маленького роста, она обладала тихим, совсем не педагогическим голосом. Одевалась всегда в костюм из серого твида и сероватую от частых стирок блузку. Когда Леон впервые услышал от старшеклассников брошенное презрительно в ее адрес «мышь», даже не удивился. Стало стыдно. То ли из-за вечного шума в классе, то ли по неспособности усвоить французские глаголы ее ученики в своем большинстве имели стойкие тройки. В конце каждой четверти их родители шли на поклон к соседке с подношениями. Мать брала тарелку блинов и банку варенья, вздыхала тяжко и отправлялась доучивать лентяев. Леон же воспринимал подарки как должное, считая такую плату за ее труд мизерной. Сладкая и сытная жизнь надолго прерывалась летними каникулами, когда большинство детей разъезжались по дачам и бабушкам.

У них дачи не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал этот срок как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние костры и «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем не примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как все откровенно врут про дедушку — героя или брата — летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И хотя Леон был одним из ветеранов лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили, вожатые не докучали — проблем с ним не было, но и толку от него тоже было мало. Честно отстояв на утренней линейке, Леон шел в библиотеку. Книги он глотал одну за другой — будь то повести о пионерской жизни или сказки народов мира.

Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой Лялей. Заметив его интерес к чтению, Анна Андреевна стала привозить из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова…

Леон удивился, заметив, что мать надела браслет. Единственное ее украшение (кроме плоского обручального кольца) хранилось в старой бархатной коробочке и доставалось лишь в особых случаях. Как-то раз он полюбопытствовал у матери, откуда у нее такая красивая вещь. Смутившись, та ответила, что это — наследство.

«Куда это она собралась? — подумал Леон. — Только бы меня с собой не потащила!»

— Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами? — Мать словно прочла его мысленный вопрос.

— Что я там забыл? — буркнул он равнодушно.

— Не груби. Совсем необязательно разговаривать со мной таким тоном.

Леон с тоской посмотрел на мать. «Началось. Сейчас еще папочка подключится. А, вот и он!» — покосился Леон на открытую дверь — в комнату входил отец, держа в руках начищенные ботинки.

— Люда, ты готова? Леон, почему не одет?

— Не пойду я к Погодиным!

— Почему? Там будет Катя. Вы же с ней дружите, если я не ошибаюсь?

— Мне ее и в школе хватает! — Леон демонстративно взял с полки книгу и уселся в кресло.

— Как хочешь, — неожиданно легко согласился отец.

«Ура! Свобода!» — обрадовался Леон. Возможность побыть одному до позднего вечера выпадала ему нечасто. Теперь спокойно можно дочитать взятого у Каца «Робинзона Крузо».

Он не знал, что за соседней дверью тихо умирал ставший ему самым близким человек — Яков Семенович Кац. Леон крепко спал и в воскресное утро, когда Пашкина мать, не достучавшись до старика, подняла на ноги обитателей коммуналки. Проснулся он лишь от сильного стука, доносящегося из общего коридора, — слесарь Игнат взламывал дверной замок. Леон сразу все понял. Позже вернувшиеся родители застали Леона в исступленной истерике. Он плакал навзрыд и обвинял себя в смерти старика. Кипя ненавистью, вырывался из цепких отцовских рук, выбил стакан с водой из рук матери, обозвав ту «серой мышью». Привела Леона в чувство оплеуха отца. Приехавшие по вызову врачи неотложки сделали ему укол, и он, успокоившись, провалился в сон.

Анна Андреевна Анфимова ненавидела эти поездки в лагерь. Но на них настаивал муж, уверенный, что их пятилетняя дочь Лялечка непременно должна быть на свежем воздухе и обязательно среди детей. Покладистый во всем, что касалось капризов жены, в этом вопросе он оставался непреклонен. «Я же не уборщицей тебя заставляю работать, Аннушка! Быть библиотекарем вовсе не сложное дело!» — заявлял он, не слушая ее возражений. Анна вынужденно соглашалась, но то была ее жертва ради ребенка, ведь ей приходилось жить в некомфортных условиях. К тому же муж не разрешал брать в лагерь Нюшу, Лялину няню, и Анне самой приходилось заботиться о дочери. Еда в столовой была отвратительной, но готовить Анна не умела и не хотела. Поэтому при каждом удобном случае старалась съездить в город хотя бы на несколько часов. Лялю она «сдавала» в младший отряд на попечение пионервожатой. И по возвращении с удивлением замечала, что дочь прекрасно себя чувствует и не торопится вернуться в их комнату.