Евгения Михайлова - Струны черной души

— Я не собираюсь замуж в принципе, он знал.

— Да, я в курсе. Но нет ничего более временного, чем нежелание женщины выходить замуж. Тут дело лишь в терпении мужчины.

— Звучит как кредо, — раздраженно проговорила я. — Кредо сексуального расиста.

— Если вам легче от того, что вы злитесь на меня, — я не против. Это оправдывает мое скромное участие во всей истории.

— Но если дело всего лишь в терпении, то зачем понадобилось меня взрывать? Я ведь могла и погибнуть.

— Пожалуй, не могли. Я изучил отчет экспертов. Взрывчатка была не настолько большой мощности. Но инвалидом стать могли. Изуродованная внешность — была более чем вероятна. А это, простите, основание почувствовать потребность в гарантированной опеке близкого человека. Который тоже пострадал в той же аварии.

— Спасибо, Андрей. Вы очень четко изложили те мои сомнения, которые я сама себе не могла сказать. Знаете, какая особенность у моей судьбы? Если что-то кажется плохо, это значит лишь одно: на самом деле все в тысячу раз ужаснее, чем я могла бы предположить.

— Не умею утешать. Наверное, не ту профессию выбрал. Но кое-что скажу. Я видел женщину: ее две дочки и мать заживо сгорели в деревянном доме, который мешал властям поселка использовать этот кусок земли. Я видел труп трехлетней девочки, мать которой ушла гулять на неделю, оставив ребенка без воды и еды. Я к тому, что они тоже не могли предположить, что все настолько плохо. Если вас завтра убьют, Маргарита, вы в последнюю секунду жизни будете сильной и красивой без пяти минут миллионершей.

— Такая приличная сумма в нашем договоре, а жалости ни на грош, — подытожила я. — Но я прощаю вас. Вы ведь тоже в пролете, если я не стану миллионершей. Сейчас у меня тридцать тысяч на всю оставшуюся жизнь. Вряд ли вы поймете, но я бы отдала все миллионы тети Изабелл, не думая ни секунды, положила бы сверху свои тридцать штук, только бы всего этого не было. Меня просто никто не спросил.

— А если бы спросили сейчас?

— Я бы все отдала, если бы это было возможно, но с одним условием: чтобы они пришли вместе, всем своим «заговором». Купила бы автомат — и всех бы уложила. Не за деньги, пропади они пропадом, а мести ради. И это был бы счастливый конец моей сказочной судьбы.

Адвокат посмотрел на меня цепким взглядом с темным отблеском хронической ярости, встал и протянул мне руку для крепкого пожатия. Как товарищу по оружию.

— Будем на связи, Маргарита. Я не по части звуковых и световых эффектов, но в беде не бросаю. И как-то привыкаю к вашей лихой отваге. Нахожу ее милой и даже женственной.

Закрыла за ним дверь, стояла со сжатыми кулаками в прихожей и напряженно думала: не разбить ли мне голову о стену.

Иначе не выбить оттуда нарисованную услужливым адвокатом картинку: я в инвалидном кресле, с перекошенным, перекроенным лицом, а рядом ласково улыбающийся Игорь, кормит меня манной кашей с ложечки. На столе пачка памперсов для меня.

Мы с ним вступили в брак и в наследство. Можно даже не убивать. Не так сразу. А я еще считала себя храброй.

Я отметала именно это подозрение.

Горе мне.

Бывает на свете человек — несчастный случай, который не может не состояться. Кто-то так сказал, и это чистая правда.

К одним людям пристают несчастья, другие, немногие, прилипают к несчастьям сами. Они ищут беды, создают их, тонут в них и щедро делятся с остальными подхваченной там заразой.

Это Надя Павлова, если вы не поняли. Ее мучения сродни восторгам. И, разумеется, страдания — единственный проверенный способ привлечь к себе внимание.

Сережа сообщил мне, что ей все хуже. Что у нее что-то вроде депрессивного паралича: она не выходит из квартиры и жалуется на то, что ее ноги «отказываются ходить». Даже вычитала в интернете, что так бывает: когда в мозгу отмирают соответствующие функции.

Честно говоря, я не обнаружила в себе ни грусти, ни сочувствия по этому поводу. Просто знаю по опыту, что если в твоем поле внимания оказывается такая заноза, как Павлова, то рано или поздно она вопьется в самое незащищенное место. Так и случилось.

Надя позвонила мне как-то утром и со сдавленными рыданиями в голосе попросила приехать для важного разговора.

— Нужна какая-то помощь? — холодно осведомилась я.

— Ну что вы, — ответила она. — Я бы не стала отрывать вас от ваших проблем. Нет, это просто информация, которая касается нас обеих. Я не могу доверить ее никому. И сейчас, когда я в таком состоянии… Поверьте, Маргарита, это важно.

Я, конечно, не помчалась сразу, даже попыталась выбросить эту чушь из головы, занималась своими делами. Но через несколько часов поняла, что заноза мне мешает.

Выругалась, собралась и поехала к Павловой.

Позвонила ей из машины, приехала в назначенное время, нажала звонок. Она не открывала минут десять.

Я так поняла, что она столько тащилась к двери от кровати.

Наконец, она возникла на пороге: длинная, зеленая и скорбная, как олицетворение тоски и полной заброшенности. Пропустила меня в прихожую и так медленно разворачивалась, держась руками за стены, что мне хотелось дать ей пинка под зад: заодно проверила бы, в какой степени притворяется. Разумеется, не на сто процентов. Такую боль и скованность не сыграешь.

Добрались до комнаты. Надя села в кресло, я осталась стоять.

— Говори, пожалуйста, быстрее. Мне некогда. Не поняла, почему нельзя было по телефону.

— Сейчас поймете, — говорит она почти загробным голосом. — Лучше садитесь.

Я села, а Павлова сдавленно то ли всхлипнула, то ли зарычала, извинилась и сказала, что ей нужно выйти на кухню — принять таблетки. Она боится потерять сознание.

— Тебе принести? — спрашиваю.

— Нет-нет, что вы. В этом трудно разобраться постороннему человеку. Это длинная процедура — ряд препаратов, по полтаблетки, по четвертинке, точное количество капель. Это очень важно.

Я вынесла и это.

Пока Павлова тащилась туда, крошила там свои таблетки, считала капли, чем-то гремела, шаркала своими огромными тапками, я осмотрелась.

Ничего она живет. Нормальная мебель, а два ноута и айфон вообще отличные. Значит, получается зарабатывать, несмотря на тяжкий недуг.

Программисты — это вообще особый ум, который в общем плане мне часто кажется страшной ограниченностью: их интересует только то, что в пределах мониторов. Она вернулась, торжественно выпрямилась на своем кресле и приступила…

Дальше расскажу своими словами, потому что во время ее чертова монолога у меня так колотилась кровь в венах, что я ни слов, ни последовательности изложенных событий не могла запомнить.

Только суть. Ту суть, которая впилась в меня, — нет не как заноза, а как ядовитая, давно приготовленная стрела.