Евгения Михайлова - Струны черной души

От боли сердце бешено заколотилось и замерло. Но удалось губами прикоснуться к лицу Кати, я искала дыхание и не находила его. Но ротик был теплый.

В сером свете утра видела плотно закрытые веки на покрытом копотью личике.

— Помогите! — кричала я, разрывая свое забитое дымом горло.

Мне казалось, что я кричала долго.

Сережа сказал, что прошло всего несколько минут. Он с пожарными, спасателями и врачами уже бежали к нам от забора.

Краем глаза я видела, как врачи волокли Валентину Павлову к машине «Скорой».

Я все не выпускала ребенка из своих изуродованных рук. У меня на коленях Катю и осмотрели, освободили тельце от горелых тряпок…

— Ох, — сказала женщина-врач. — Отдайте мне ребенка, девушка.

— Она жива?

— Можно сказать и так. Все очень плохо. Нам нужно срочно увозить ее. Она вам кто?

И я, одурев от жалости и страха больше, чем от боли и отравления угарным газом, прошептала: «Катя — сестра Тани».

Потом в другую машину «Скорой» они привели меня.

Я там скандалила и требовала, чтобы они мне все сделали на месте. Вырезали куски перчаток, если надо, вместе с моей кожей и мясом. Обработали, дали какую-то таблетку, посадили в мою машину, и я поеду домой.

Мне возражали, пугали последствиями, воспалениями, нагноениями, болевым шоком из-за отсутствия анестезии.

Сережа бродил вокруг пожарища с какими-то людьми. Потом он рассказал, что они искали следы поджога, собирали улики. Они нашли это!

А в машине «Скорой» вдруг появился мужчина в черном свитере.

Он сказал:

— Я прошу вас сделать так, как говорит Маргарита. Госпожа Соколовская моя клиентка. Я — адвокат Петров, вот мои документы. Есть серьезные основания считать, что она подвергается большой опасности. Бо́льшей, чем инфекция. Здесь есть следователь, он подтвердит. Вот моя карточка, потом пришлете счет за препараты и помощь на этот мейл. Это строго между нами. Работайте, будьте любезны. Я сам отвезу ее домой.

Мы как-то оказались дома. На обратном пути я все же вырубилась.

Очнулась я на своей кровати, одетая. Руки замотаны бинтами. Острой боли не было, но ими не шевельнуть.

Андрей стоял надо мной:

— Все нормально, Маргарита? Это был не обморок. Они вам укололи двойную местную анестезию. Дали большой запас препаратов. Есть даже телефон медсестры, которая приедет сделать перевязку, когда понадобится. Чем помочь сейчас?

— Возьми на кухне большие ножницы и разрежь на мне свитер впереди и по рукавам. Потом расстегнешь джинсы и лифчик сзади. Отвернешься — и я из этого дерьма вылезу. В таком порядке.

То ли мне влупили не двойную, а тройную порцию наркоты, но мне показалось, что таких осторожных, деликатных и нежных рук нет ни у каких врачей.

Андрей все разрезал, расстегнул все застежки и «молнии», какие нашел. Не знаю, отворачивался ли он, но я выбралась из грязного, вонючего тряпья. Джинсы ему пришлось тянуть снизу.

Он вынес этот ворох из комнаты и вернулся с полотенцем, губкой и кувшином с горячей водой. Короче, еще и помыл меня.

— Какое облегчение, — выдохнула я. — Включи услугу в счет, пожалуйста.

— Непременно, — согласился он. — По статье спасение на пожаре. Я мог бы сделать больше. К примеру, чай, кофе, еду какую-нибудь.

— Да, и это. Чай, кофе и еда. Только сначала звони в больницу. Ты взял телефон: куда они повезли девочку?

— Есть, конечно. Но, думаю, еще рано.

— Звони. Они же поняли, что ты важный адвокат важной персоны?

— Я доступно объяснил. Уже рассчитался по онлайну за помощь. Просил все передать и руководству стационара. Сделал туда контрольный звонок.

— Значит, они тебе ответят. Звони.

Андрей сказал, что телефон оставил в кухне, вышел.

Я слышала, как он говорит с кем-то. Потом молчит, слушает. Очень коротким было это молчание. Когда он вошел, я уже все знала.

— Катя умерла?! Она умерла! Ах, они, безрукие твари. Эта грязная сволочь Павлова, которая бросила ее там. Эта алкашка, которая оставила на полу… И я опоздала. За каким чертом я лежу тут обгорелой головешкой. Я, бесполезная, никому не нужная зэчка. Я никого не спасла. — Я трясла головой, билась ею о спинку кровати, пыталась и все никак не могла выбить из нее отчаяние, заполнить это место спасительной болью.

Потом Андрей рассказал мне, что долго слушал, дал мне выплеснуть, выкричать все горящие угли пожара, которые я привезла в душе. О каком ребенке речь, он уже знал. Дождался паузы и спросил:

— В чем дело, Марго? Этого ребенка не было в твоей жизни. Фактически ты не знала его живым. И ты не веришь Павловой, я тоже сомневаюсь в отцовстве твоего мужа. Так в чем же дело? Ты не сентиментальна, мягко говоря. Такое горе. Я потрясен.

— Я объясню. Я помчалась туда среди ночи, я бросилась там в ад, я искала в нем Катю — сестру Тани. Не важно, как на самом деле, но я искала ее. И нашла. И почувствовала запах живого ребенка. Я вынесла его из смерти. Да, мне показалось, что это дочка. Я не сентиментальна, но я больше не выношу жестокость — ни людей, ни судьбы. Не дай бог, наступит еще одно утро.

Андрей вышел на кухню, вернулся с таблетками и стаканом воды.

— Выпей, это дали врачи. Точно поможет уснуть. Только скажи: матери девочки позвонить?

— Пошла она к черту! Пошла! К черту! — На этом я выдохлась, поплыла в действительно сильный лекарственный омут.

Последнее, что я помню из того утра, — Андрей накрыл меня свежей простыней, которую достал из комода, тихо сказал рядом с моим ухом:

«Спи, Ита. Богиня огня и слез».

Прошло два дня провала, когда сознание было горше, больнее и жарче, чем ночные кошмары. Во время второго визита медсестра сняла с рук бинты, сказала:

— Хорошо на вас заживает.

— Это есть, — кивнула я. — Может, только это.

Было еще больно по обычным критериям. Но после того, что было, — вполне терпимо.

Я, наконец, как следует помылась. Сварила два яйца, но ничего в горло не лезло. Все еще подташнивало, остро чувствовала запахи. Принюхалась и пошла к мусорному ведру.

Андрей явно выносил его перед уходом. Но на дне лежали два окурка его сигарет.

Я вытащила эти бычки, удалось раскурить. То, что сейчас нужно.

Я не курила до тюрьмы. А там научили спасаться крепким дурманящим дымом от всего на свете — и от тоски, и от любых болезней.

То, что курит Андрей, — сладкий мед по сравнению.

Так и я другая. Смыла давно всю закалку, оттерла до прозрачности дубленую кожу, запустила нежные и ядовитые стебли чувств в закрытую душу. После возвращения легко забыла новую привычку, а сейчас опять помогло.

Проглотила и завтрак, сварила кофе.

Черт, всего лишь остатки ожогов на руках, а какая скованность и беспомощность. Благодарите, люди, по утрам небеса за каждую целую руку и ногу в отдельности. И думайте о калеках.