Марина Крамер - Хирургия мести

Оставалась еще одна проблема. Настя. Я долго раздумывала над тем, сказать ли ей правду или все-таки умолчать. Это глодало меня все оставшиеся дни, что я провела в клинике в ожидании снятия швов.

Статьи я закончила, отправила Захару и со дня на день ждала выхода первой из них. Но это беспокоило меня куда меньше, чем состояние моей подруги. Сказать — не сказать…

Настя всегда говорила, что предпочитает знать правду, какой горькой она бы ни оказалась, я же считала, что в такой ситуации лучше не знать ничего. Меня бы такая правда размазала по полу. Я действительно не понимала, как будет правильно, как сделать выбор, в пользу чего? Сказать — не сказать…

Выписали меня через десять дней, сняв швы и дав рекомендации по дальнейшей реабилитации. Я оплатила все счета, собрала вещи и дождалась Настю, которая приехала за мной на машине. Сперва мы должны были ехать к ней, а потом уж я собиралась в Москву и оттуда — в Юрмалу.

Всю дорогу я поглядывала на подругу и снова и снова решала в голове вопрос — надо ли говорить ей то, что я теперь невольно знаю. Настя выглядела подавленной, лицо осунулось, она, кажется, даже похудела за это время. И снова: сказать — не сказать…

Этот вопрос мучил меня все время, что я провела в квартире подруги. Но в ночь перед отъездом я не выдержала. Мы уже собирались спать, когда я наконец приняла решение.

— Пойдем чайку попьем, — попросила я, заглядывая к подруге в спальню.

— Опухнем к утру…

— Да и черт с ним. Идем, разговор есть, не на-сухую же разговаривать.

Ничего не подозревающая Настя в ночной рубашке вышла в кухню, включила чайник и, зевнув, уселась напротив меня:

— Ну, говори.

Я закурила, стараясь оттянуть момент и попытаться подобрать слова помягче, но вдруг разозлилась. Если я подумаю еще минуту, то непременно откажусь от разговора, уеду, и Настя так и будет страдать по человеку, который взгляда ее не стоит.

— Настя, пообещай, что выслушаешь меня спокойно.

— После этих слов особенно перестаешь беспокоиться, — рассмеялась она, подперев щеки кулаками.

— Я не шучу. Ты всегда говорила — лучше правда, пусть самая ужасная, чем неведение и ложь. Я должна сказать тебе правду.

Настино лицо вытянулось, она сразу как-то подобралась, села прямо и как-то странно посмотрела на меня:

— Стаська… этого не может быть. Я никогда не поверю, что такое возможно.

Немного сбитая с толку, я возразила:

— Тебе придется. Да, звучит бредово, но… — она перебила:

— Стася, если это розыгрыш, то ты нашла неудачное время. И я никогда не поверю, что между тобой и Захаром что-то могло быть.

Я вытерла мгновенно взмокший лоб:

— Да ты с ума сошла! При чем тут Захар? Я не об этом, вот ты выдумала… скажешь тоже — я и Захар! Вот это да…

— Тогда я не понимаю…

Я зажмурилась, набрала воздуха в легкие и выложила на одном дыхании все, что узнала от Глеба там, в клинике. Произнеся последнее слово, я умолкла и боялась открыть глаза, боялась увидеть лицо Насти, увидеть, что с ней произошло после того, как она выслушала меня. В кухне повисло молчание.

Было слышно, как по улице прострекотал мотоцикл, как в соседнем доме у кого-то орет ребенок, которому давно пора бы спать.

Мы молчали, а я так и сидела с закрытыми глазами. Когда же, наконец, осмелилась их открыть, то увидела, что Настя по-прежнему сидит с прямой спиной, а по ее щекам текут слезы. Она не шевелилась, кажется, даже не дышала, и это испугало меня куда сильнее истерики.

Я встала, обошла стол и обняла Настю за плечи:

— Ты поплачь лучше. Поплачь, и станет легче.

— Как я могла… — произнесла Настя деревянным голосом. — Как я могла быть такой дурой… конечно, ему нужна была ты, а не я, как же я вообще могла подумать другое…

Я опустилась на колени у ее ног, заглянула в глаза снизу:

— Настя… не надо так. Глеб — редкий урод, но поверь, ему сейчас очень несладко, а будет еще хуже.

— Павел, — сказала Настя все тем же деревянным голосом.

— Что?

— Павел, — повторила она. — Он так себя называл.

Вдруг она словно очнулась, вцепилась мне в плечи и зашипела:

— Не верю! Понимаешь — я тебе не верю! Где доказательства?

— Если уберешь руки, я докажу.

Она мгновенно меня выпустила, и я принесла из сумки свой телефон и сим-карту Глеба, вставила ее и велела:

— Звони ему.

— Не буду… — отшатнулась Настя.

— Я сказала — номер набери.

Она послушно взяла со стола свой мобильный, нажала всего одну кнопку, и я поняла, что этот номер она набирала уже раз сто. Именно в этот момент мне повалили сообщения о пропущенных звонках, а потом появился и сам звонок. Я посмотрела на подругу, прижимавшую к уху трубку:

— Ну что, мне ответить?

— Этого не может быть…

Я нажала кнопку ответа на своем телефоне:

— А так?

Настя отбросила свой мобильный, как будто в ухо ей впилась змея, а не мой голос, и зажала уши руками:

— Зачем ты так со мной? — прошептала она. — Пусть бы я думала, что он просто временно исчез… я бы ждала… у меня была бы надежда, а ты ее убила…

Я сбросила звонок, вынула сим-карту и, сняв с крючка над раковиной ножницы, разрезала ее на четыре части. Настя беззвучно плакала, раскачиваясь, как ванька-встанька.

— Не верю…

— Хорошо, — я вздохнула и полезла в телефон, где — я точно это помнила — должна была быть фотография Глеба, сделанная как-то на моем дне рождения. Найдя ее, я протянула телефон Насте: — Узнаешь?

Она бросила взгляд на экран, молча кивнула и снова заплакала.

— Ты хотела правду — я ее сказала. Прости, другой нет.

— Зачем ты это со мной сделала? — снова прошептала она, заливаясь слезами. — Ты убила меня, понимаешь? Убила надежду, будущее мое убила… Мне незачем больше жить. Нельзя жить, ни на что не рассчитывая и ни о чем не мечтая, а Павел был моей последней надеждой, — как заведенная твердила Настя шепотом, слизывая с губ слезы.

Я ушла в гостиную, закуталась в одеяло и села на диван, поджав ноги. Вот и выбор… Не надо было говорить, пусть бы жила с этой иллюзией. А теперь я виновата, я враг. Надежду убила…

На что?! И теперь я даже уехать сию секунду не могу, потому что оставлять ее наедине с такими мыслями просто опасно — бог знает, что она может натворить.

Мысленно я посылала Глебу пожелания кишечных колик или еще чего похуже, потому что ничего другого не могла.

Мы так и провели ночь — я на диване, закутавшись в одеяло, Настя — в кухне, обхватив руками голову. Утром в двери повернулся ключ, и на пороге возник Захар, тоже помятый и всклокоченный.

— А вы еще или уже? — спросил он, бросив взгляд в мою сторону.

— Мы до сих пор.

— А Настя где?

— В кухне.

Он разулся и сразу двинулся туда, хлопнула дверь, и я стала прислушиваться к тому, что происходит в кухне. Но там, кажется, ничего не происходило. Так прошел час, у меня затекла спина, заболел нос, на котором все еще красовалась лангета. Очень хотелось выпить таблетку, но они остались на столе в кухне.