Георгий Ланской - Право последней ночи

— Утонул, — ответила Ольга, и в ее глазах блеснули слезы. — Давно уже. Три года прошло, сейчас бы в школу ходил, катался на лыжах, лепил снеговиков и… всякое такое, что делают дети зимой. Санки, горки, коньки… Все, что угодно. Я бы все ему разрешала, честное слово. А вместо этого мы уже третью зиму подряд ездим к нему на кладбище.

Ванька задышал ртом, словно ему вдруг ударили под дых. Эта неожиданная исповедь была совершенно не к месту и моментально сбила его с толку. Он открыл рот, чтобы пролепетать какую-нибудь глупость, вроде «очень жаль», но ему хватило ума промолчать, потому что нельзя высказать пусть даже дежурное сочувствие, а потом потащить женщину в постель, особенно если она его не хочет. А она не хотела, и это было понятно. Ванька моментально взбесился, но сказать не успел ничего. Ольга, похоже, не собиралась замолкать, выбрав его в собеседники. В ее хрипловатом грудном голосе слышалась тоска, смертельная, надрывная, как вой волчицы.

— Мы все ехали, ехали, ругались и вроде даже ненавидели друг друга. Потом машина сломалась, мы пошли пешком и еще больше ненавидели. Но вдруг поняли, что все это фигня. Знаешь, напускное, ненужное. Я часто слышала о людях, вынуждающих себя кого-то любить, но никогда не думала, что буду заставлять себя ненавидеть, когда совсем этого не чувствую. Понимаешь меня, Ваня?

Он помотал головой, слишком пьяный и злой, чтобы понять.

— Иногда в жизни должно что-то случиться. Хорошее. Или плохое. Такой перелом, понимаешь?

Он помотал головой, мол, нет, не понимаю, потом закивал, понимаю, а в голове мелькнула бледным призраком мысль: дурак ты, Ваня, теленок лопоухий. Но мысль была слишком слабой и, толком не сформировавшись, растворилась. А он все слушал и слушал, как бандерлог питона Каа, мало-помалу поддаваясь магии этого голоса.

— Не надо быть хуже, чем ты есть. Не нужно заставлять себя кого-то ненавидеть. Ты же хороший парень, Ваня, правда? Ты ведь не просто так тут оказался, да еще с оружием. У тебя что-то случилось. И потому ты такой злой, напуганный и несчастный. Но это все можно закончить, Ваня. Мы тебе поможем, правда. Только не делай ничего такого… что нельзя будет поправить, ладно?

Голос, хорошо поставленный, с округлыми согласными и бархатными интонациями, плыл к нему, убаюкивая и усыпляя. Пальцы, сжимавшие автомат, вдруг стали ватными и слабыми. Ванька сонно заморгал и уже готов был сесть на скамейку у теплой, уютной печки, как вдруг в его затуманенной голове мелькнула четкая, ясная мысль.

«Ах ты, сучка! Зубы мне заговариваешь!» — подумал он зло, и от этого сразу проснулся.

— Ты чего меня лечишь, а? — гаркнул Ванька. — Что тут впариваешь? Сыночек помер, ах, какая жалость! А ну, встань!

Он ткнул в ее сторону автоматом, и Ольга поднялась, боязливо отшатнувшись к дверям. В подполе завозился Алексей, дернул несколько раз крышку, а потом заорал что-то трудноразличимое.

— Значит так, подруга, — сказал Ванька с нарастающей яростью. — Сейчас мы с тобой пойдем в кроватку, поняла? И ты сделаешь все, что я велю. А если нет, тогда…

Он все тыкал и тыкал в ее сторону автоматом. Ольга пятилась к дверям, словно думала удрать в одном свитерке, с голыми ногами, и ее беспомощность Ваньке нравилась, ох как нравилась. Алексей в подполе вдруг отчаянно заколотился, отчего вилка согнулась почти пополам.

— Эй ты, а ну успокоился быстро, — крикнул Ванька, не оборачиваясь. Его больше занимало лицо Ольги, застывшей на полпути к дверям и явно понимающей, что у нее нет шансов уйти. Ее молочно-белые колени светились в темноте, сводя с ума, а набат в штанах забухал с удвоенной силой, подстегнутый дикой первобытной страстью насильника.

Ванька сделал шаг вперед и открыл рот, чтобы сказать пошлую фразочку, как вдруг Ольге на лицо упала темная капля. А затем еще одна.

Ольга моргнула и вытерла щеку тыльной стороной ладони, недоумевающе глядя на руку, вымазанную темно-красным. Она осторожно поднесла руку к лицу и понюхала, а потом посмотрела на потолок и с ужасом отскочила в сторону.

— Какого… — сказал Ванька и тоже глянул вверх.

На выкрашенных красно-коричневой краской досках полатей виднелось несколько пулевых отверстий. И теперь из неаккуратных дыр капала густая красная жидкость. Тяжелые капли отрывались от деревянной поверхности и с неохотой падали вниз, на круглый домотканый коврик, скрадывающий звуки.

Ванька отодвинул коврик ногой и увидел под ним темное пятно. Ольга бегло подумала: как плохо отстирывается кровь, теперь домотканый кошмарик точно придется выбросить, хотя он и без того никуда не годился, но, может, был дорог хозяевам как память. Сколько уже падали эти багровые капли?

Ванька явно о подобной ерунде не думал. Его колотило так, что даже с другого конца комнаты Ольга видела, как трясутся его колени.

— Что там? — шепотом спросил Ванька. Ольга, помотав головой, шагнула к дверям, и он повторил с истерическим всхлипом: — Что там такое?

— Откуда я знаю?

Ольга вдруг вспомнила, что дверь была забаррикадирована изнутри, однако хозяев они так и не увидели, и от этого ей стало еще страшнее.

«Мы пробыли здесь пять или шесть часов, — подумала она. — Может, даже больше. Если там, на этих проклятых досках, лежал человек, мы наверняка бы его увидели или услышали. Но не было ничего: ни звука, ни шороха… Какого черта он вообще туда забрался?»

Память подбросила ей картинку выстуженного дома, в котором печь не топили как минимум сутки…

«Нет, не сутки, больше, слишком долго пришлось согревать дом. Суток двое, может, трое. Неужели все это время там кто-то лежал? Почему не подал знак? Испугался? Чего можно так испугаться в деревне, где никого нет? Мародеров? Грабителей? Или…»

Она не успела додумать, как Ванька ткнул в ее сторону автоматом.

— Посмотри, что там.

— Сам посмотри, — еле слышно ответила Ольга.

— Ты меня что, не слышишь? Я сказал: быстро залезла и посмотрела!

Ольга упрямо помотала головой. Лезть наверх, в неизвестность, ей совершенно не хотелось. Ванька зло смотрел на нее, его рот снова плаксиво кривился, и губы тряслись. Парень поднял автомат и погрозил, но Ольга не сдвинулась с места, тогда, всхлипнув, он подошел к печи, влез на деревянную скамейку и встал на носки, чтобы заглянуть на полати.

Наверху было темно, и Ванька почти ничего не увидел. На полатях, вонявших сырым тряпьем, лежал какой-то темный узел, скрытый старым полушубком, торчал край закопченного чугунка, в углу, у стены, притулилась стопка газет, стянутых бечевкой. Но света керосинки, оставленной на столе, было слишком мало, чтобы рассеять тьму, а свечка, догоравшая на холодильнике, едва теплилась крохотным синеватым огоньком.

— Что там? — спросила Ольга.