Георгий Ланской - Синий лед

— Прямо. Не заблудишься. Тут, как в «Буратино», дорога одна.

Заблудиться и впрямь было мудрено. Мокрая от растаявшего снега дорожка из брусчатки вела прямо в замок людоеда, дрянного человека со всеми бесами в голове. Двери, из тяжелого листового железа, с пошлыми вензелями и завитушками, выкрашенные в бронзовое, не были заперты, и Никита вошел, предварительно оглянувшись. Охранник маячил у ворот и провожал его белесыми, как бельма, глазами, того и гляди на спину бросится, раздирая ее в клочья когтями.

Хозяин, худой, лысый мужчина с тонким кривым носом и узловатыми пальцами, обнаружился в прихожей, стоя в длинном коридоре и скалясь, как гиена. Даже если Никита бы и не знал, что Алексей Чебыкин отмотал не одну ходку, то сразу бы понял это, несмотря на благопристойный вид, богемный красный халат и винтажную трубку, из которой курился ароматный табачный дымок. Во всех бывших зеках чувствовалось нечто неуловимое: во взглядах, манерах и даже запахах — кислых, как тухлые портянки.

— Рад, рад, — пропел Чебыкин, протягивая руку. — Знаю вас, почитываю. Занимательно пишете, юноша. И темы у вас глубокие. Как сейчас помню ту историю с падением самолета (События данной книги описаны в книге Ирины Мельниковой и Георгия Ланского «Ключи Пандоры»).Эвон как завернули… И шпионы, и золотишко… Как же вы на мою коллекцию вышли? Я ведь особенно не афиширую…

Никита ответил на рукопожатие, совершенно не радуясь собственной известности. Дело и правда было громким. После него около полугода Никиту таскали по разным телеканалам, брали интервью, умоляя рассказать об участии в скандале государственного значения. Коллеги жутко завидовали, от всей души желая оказаться на его месте, ничуть не задумываясь, что Шмелев и Быстрова чудом остались живы. Каким чудом ковалась эта слава, уже никого не волновало.

— Если честно, Алексей Николаевич, совершенно случайно. Писал очерк о музее местном, материал оказался тухловатым, даже зацепиться не за что. Вы же знаете, что хранится в фондах провинциальных залов. А тут ваша шкатулка. Елена Борисовна рассказала, что у вас много чайных шкатулок, да еще раритетных. Можно на них взглянуть?

— Отчего же нельзя? — рассмеялся Чебыкин, и в его рту отчетливо блеснули железные зубы. — Кофейку не желаете? Можно и покрепче чего или вам нельзя на работе?

— Почему нельзя? — удивился Никита. — Я ж не полиция, да и не за рулем. С удовольствием выпью.

— Тогда прошу? — улыбнулся Чебыкин, и его бескровные губы сложились в тонкую улыбку.

В кабинете, заставленном громоздкой мебелью в стиле ампир, на видном месте красовался стеллаж, заставленный шкатулками всех сортов. Но они совершенно терялись на фоне всей атмосферы помещения, китчеватой даже в искусственном полумраке прикрытых бархатных штор. Не впервые бывая в богатых домах, Никита с легким презрением оценил обстановку, выполненную в худших традициях новорусского декора. Все тут было с приставкой «слишком». Слишком красные стены и обивка на мебели, слишком много позолоты, слишком много статуэток, вазочек, коробочек, павлиньих перьев, бюстиков и картин, не сочетающихся друг с другом по стилям и эпохам. Даже шкатулки, предмет гордости хозяина, не выглядели гармонично, смахивая, скорее на хлам базарного коробейника, чем на нечто действительно ценное.

— Виски? — спросил Чебыкин. — Коньяк? Или водочки хлопнем?

Никита согласился на коньяк, вынул из сумки диктофон и фотоаппарат, вопросительно дернув бровями, мол, можно ли записывать и снимать? Хозяин барственно махнул рукой и, откинув — куда ж без него? — крышку глобуса-бара, вынул бутылку и два бокала.

— Откуда пошло ваше хобби? — спросил Никита, подвинув диктофон к Чебыкину.

— С зоны, — нисколько не смущаясь, ответил тот. — По малолетке еще загремел, а потом пошло-поехало. Думаю, ты знаешь, сколько там умельцев. Их хлебного мякиша чего только не делают, по дереву режут, картины пишут. Вот и я пристрастился, стал вырезать шкатулки. Был у меня там учитель — Вася Штырь. Простой мужик, понятный. Руки у него были золотые, мог ножом из полена красоту вырезать за пару часов. Ему бы в скульпторы пойти, цены б не было. Жену он убил из ревности, а когда вышел — мать ее, за то, что шалаву воспитала. Когда я третью ходку мотал, Вася уже совсем плох был, там на зоне от туберкулеза и помер. Но я от него многому научился, а научившись, стал ценить красивое. Когда на волю вышел, меня к такому вот потянуло. Хочется после баланды вкусно есть, сладко спать, да на красоту любоваться.

Чебыкин обвел руками кабинет, предлагая Никите насладиться великолепием обстановки. Никита сдержанно улыбнулся, но промолчал, предоставив хозяину продолжить.

— Ты что-нибудь понимаешь в антиквариате? — осведомился Чебыкин.

— Я больше по хай-теку, — отшутился Никита, но Чебыкин юмора не понял.

— Все эти новомодные штучки отойдут, — назидательно сказал он, помахав у Никиты перед лицом скрюченным, желтоватым пальцем. — А подлинное искусство останется. Знаю, ты думаешь, что старый зек может понимать в этом, но поверь, на старину много охотников, а кому нужны ваши хай-тековские навороты? И когда ты понимаешь ценность вещей, хочется оставить их себе. Когда меня забрало, по-настоящему, я стал собирать шкатулки, читать о них и слушать любые новости. Ты вот, к примеру, знаешь, что сам Боттичелли расписывал шкатулки для Екатерины Медичи? А знаешь, сколько стоит такая вещь? Сотни тысяч евро, если не миллионы. Только у нас их не найти, а если и найдешь, не подступишься. Даже жаль порой, что я завязал.

Чебыкин фальшиво хохотнул.

— Зона мне как мать, — доверительно сказал он. — Но во многом очень осложняет жизнь. Сижу тут невыездным, а если бы мог, выехал в Японию, в Отару. Там самый большой рынок шкатулок, в том числе и антикварных. Когда могу, прошу оттуда привезти что-нибудь ценное, но тут специалист нужен, мне в основном привозят хлам или новодел, по три копейки за сотню.

— Сколько всего у вас шкатулок? — спросил Никита, повернулся к шкафу и щелкнул фотоаппаратом.

— Почти двести штук. Самая ценная вон та, на второй полке, итальянская, называется «Белая слава». Ей почти двести лет, и, что самое удивительное, она до сих пор работает. Если открыть, играет мелодия, но я редко это делаю, боюсь сломать. Отвалил я «славу» бешеные деньги, но не жалею.

Никита сфотографировал «Белую славу», для чего пришлось встать и старательно целиться, не тревожа выставленный экспонат. Хозяин на журналиста смотрел с кривой ухмылкой. Отсняв предмет гордости Чебыкина, Никита ткнул пальцем в шкатулку, стоящую рядом.

— Это тоже итальянцы? — небрежно спросил он, маскируя интерес.

— Это Швейцария, — снисходительно пояснил Чебыкин. — Мастерская Ружа. В позапрошлом веке было начато производство музыкальных чайных шкатулок, потом случились сложности, цеха встали, возобновив работу только в шестидесятых годах. Между прочим, эту шкатулку в свое время подарили одному чинуше из свиты Брежнева, а уж потом она оказалась у меня. Очень уж долго я его… уговаривал.