Ольга Невзорова - Мы были чуть знакомы…

Теряясь в самых смелых догадках, Настя щёлкнула замком и обомлела. На пороге, едва удерживая повисшего на плечах Валеру, стоял Герасимов собственной персоной. Куртка на нём была распахнута, лицо от натуги покраснело, как у закоренелого гипертоника, а волосы на лбу взмокли от пота, несмотря на девятиградусный мороз.

— Фу-у… еле допёр, — пьяно выдохнул он, сгружая перед дверью бесчувственное тело приятеля. — Тяжёлый, зараза!

Муж издал при этом какой-то нечленораздельный звук и попытался вползти в прихожую. От обоих собутыльников разило так, что обалдевшая Настя на миг зажмурилась и едва успела сдержать подступивший к горлу рвотный позыв.

Герасимов приложил два пальца к виску, точно к козырьку фуражки, и коротким жестом отсалютовал Насте. Затем, прилично пошатываясь, убрался восвояси.

Но Настя даже не повернула головы в его сторону. Прижавшись спиной к холодной стене, она стояла и невидящим взором смотрела на своего благоверного, который, как слепой беспомощный котёнок, тыкался лбом в дверной косяк. За какую-то долю секунды в её душе произошёл разительный переворот. Она вдруг отчётливо поняла: надеяться больше не на что. Миф о счастливой супружеской жизни развеялся без следа. «Вот и всё… вот и всё…» — тупо пульсировала в голове единственная мысль. Где-то внутри образовалась пустота. Ей на мгновение показалось, что из груди, как из распахнутого настежь окна, торопливым, обиженным мотыльком выпорхнула любовь. Вот и всё.

Настя чувствовала себя подавленной и жестоко обманутой. Она вернулась в комнату — висевшее на спинке стула платье резануло по глазам ярко-огненным сполохом. Однако при виде изящной обновки на душе стало совсем тоскливо. Красивый искрящийся наряд теперь казался Насте самой настоящей издёвкой: шикарный реквием по утекающей сквозь пальцы любви.

Права была торговка с рынка, ох, права: не будет ей счастья в новом платье. Накаркала всё-таки, чёртова баба! Что ж, тётка, принимай поздравления: счёт 2:1 в твою пользу.

На ужин снова была гречка. С растительным маслом. С трудом запихивая в себя вязкое противное месиво, Андрей в сотый раз с сожалением отметил, что Людмила так и не научилась готовить гречневую кашу. Она всегда получалась у неё мягкой и несъедобной, больше напоминая собой клёклую сырую вату. Одним словом — размазня. Не то что у его матери: рассыпчатая, ароматная, крупинка к крупинке. И если Андрей с самого детства презирал все каши, особенно молочные, то с гречневой он ещё мог как-то мириться. И тем не менее, чтобы проглотить киселеобразную стряпню супруги, ему требовалось определённое мужество. К тому же пытка гречневой кашей продолжалась вторую неделю подряд, а сегодня блюдо было ещё и явно пересолено.

Андрей едва осилил очередную ложку. Он с отвращением отставил от себя тарелку и принялся жевать ломоть чёрного хлеба, запивая его бледненьким горячим чаем. Геркулесовые, манные, пшённые каши три раза в день, на жиденьком молоке, а то и просто на воде, давно стали вызывать у него глухое раздражение. Чёрт бы побрал эту невыносимую диету!

Что же это, в самом деле, происходит? Даже в больнице, где он почти два месяца сходил с ума от беспросветной скуки, кормили куда разнообразнее, чем в родном доме.

Впрочем, скука — тоже понятие растяжимое. В палате всегда можно было перекинуться словом с соседями по койке, а то и вовсе помолчать, часами слушая, как общаются между собой другие. Да и мама практически сутками просиживала возле его постели, не давая ему унывать, и трогательно предугадывала каждое желание.

Не отставала от неё и Люда, одним только своим видом вызывая у мужского населения палаты восхищённые, завистливые взгляды. Казалось, такая идиллия будет продолжаться вечно, и благодаря двум этим женщинам Андрей уже не так страшился своего мрачного и неопределённого будущего. Жизненные преграды не кажутся такими дикими и неприступными, когда есть на кого положиться в трудную минуту.

Но теперь, когда Людмила увезла его из больницы домой, он понял, как жестоко ошибался. Нежную и любящую супругу точно подменили. Похоже, что всё это время она попросту «играла на публику», стараясь выглядеть в чужих глазах лучше, чем есть на самом деле. А может, так оно и было всегда? Просто, ослеплённый любовью, он никогда не замечал очевидных вещей? Ему иногда казалось, что она и забрала-то его раньше времени из больницы только потому, что устала строить из себя трепетную наседку.

В принципе, врачи не возражали против его выписки — они сделали для Андрея всё, что смогли, остальное было в руках Божьих. Но они обязали Людмилу обеспечить больному должный уход и со спокойной совестью отпустили Андрея домой.

С тех пор прошло чуть больше двух месяцев, а он так и не почувствовал себя окружённым заботой и любовью. Наоборот, все контакты Людмилы с ним сводились к самому минимуму. Она заходила в комнату только по необходимости — разве что накормить да подложить под Андрея судно, когда ему приспичит сходить по нужде. Он видел, какими громадными скачками она отдаляется от него всё больше и больше. Между прежней и теперешней Людмилой зияла самая настоящая пропасть. И только жалкие остатки привязанности к нему (а может, просто боязнь людских пересудов) ещё как-то заставляли её сохранять видимость семейных отношений. Но, похоже, и этому скоро придёт конец. Трудности и испытания не всегда и не всем закаляют душу.

В какой-то степени Андрей даже мог её понять: разве приятно нянчиться с инвалидом, когда ты молода, полна сил и пышешь здоровьем? Но ведь мы свою судьбу не выбираем… И ведь не зря в обряде венчания есть слова: «…в печали и радости, в болезни и здравии…». Никто не познаётся в беде так искренне, как друзья и …жёны.

Ещё никогда в жизни Андрей не чувствовал себя таким одиноким и растерянным. Будь рядом мама — может быть, чуточку стало бы легче. Но Людмила в самой категоричной форме отказалась от её помощи, заявив, что со всеми трудностями справится сама. В итоге он оказался прикован к кровати, а телевизор, газеты и книги стали для него единственной отдушиной и связью с внешним миром.

Впрочем, иногда к нему ненадолго заглядывал Олег. В углу, возле окна спальни, даже стояла подаренная им инвалидная коляска, тускло поблёскивая хромированными деталями. Но от его посещений Андрею становилось только хуже. И хотя настоящая причина визитов тщательно вуалировалась под видом искреннего участия в судьбе искалеченного родственника, он прекрасно понимал, зачем наведывается в их дом его старший брат…

Он и сегодня был здесь. Жаловался, как туго стали идти без Андрея дела. Настолько туго, что он был вынужден продать свой роскошный дом и жить у своих родителей, а все вырученные от продажи деньги вложить в пошатнувшийся бизнес. Андрей слушал его речи и не понимал: зачем так нагло и неубедительно лжёт его брат? Из рассказов их общих приятелей (иногда забегавших его навестить) он знал, что у Олега всё идёт как надо.