Стефан Анхем - Жертва без лица [litres]

Раньше она успокаивалась сразу же после первой затяжки. Но не теперь. Это, черт возьми, последний раз, подумала она, встала в крайний ряд, до упора нажала на газ и обогнала вишневую «Вольво», которая еле ползла перед ней. Она вдохнула как можно сильнее, чтобы дым дошел до тончайших капилляров, и перед ней, как в компьютерной игре в 3D, вынырнула трасса Е6. Она ехала слишком быстро, но ей было наплевать. Если ее захочет остановить полиция, пусть останавливает. Так даже лучше, пусть поедут с ней и помогут.

Бьерне уже не в первый раз вот так внезапно возникал и забирал детей. Один раз он повез их в Тиволи в Копенгаген, а в другой решил, что они отправятся на экскурсию на остров Вен. Но сейчас он впервые позволил себе заблокировать свой номер. В первый и последний раз.

На этот раз с нее хватит. На этот раз она не собирается довольствоваться тем, что немного подуется и спустит все на тормозах. На этот раз она дойдет до суда, запретов на посещения и всей этой катавасии. Уж она позаботится о том, что мало ему не покажется. Ему так достанется, что он больше никогда не посмеет к ним приблизиться.

Она осталась в крайнем ряду и заметила, что спидометр показывает 150. Только бы ей не пропустить съезд на Стревельсторп, где он жил. Подонок. Она сделала последнюю затяжку, выкинула сигарету в опущенное окно и закурила новую.

Как она могла быть такой наивной? За долгие годы она получала так много предупредительных сигналов. У нее было сколько угодно шансов просто повернуться и уйти. Вместо этого она предпочитала закрывать глаза, подставлять другую щеку и делать вид, что все нормально. Будто он действительно сможет бросить пить. Будто его плохое настроение на самом деле ее вина. Тогда у них еще не было детей. Если бы проводился чемпионат мира по глупости, она бы безо всяких усилий заняла первое место.

Она выпустила дым, он попал ей в горло, и она закашлялась. Как старая бабка, подумала она, заметив, что вишневая «Вольво» обогнала ее во внутреннем ряду. Она бросила взгляд на отметку спидометра – 140 – и встала во внутренний ряд за «Вольво».

С тех пор прошло больше десяти лет. Но она помнила первый удар, как будто это было вчера. Они ужинали у ее подруги детства Павлы, или Эльзы Халлин, как ее звали с тех пор, как она вышла замуж за Йеркера. Халлины пригласили их на фондю после того, как разобрали кладовую в подвале и нашли там фондюшницу. За ужином они говорили о том, как несправедливо, что такая хорошая посуда бог знает сколько лет лежала в подвале. Затем они перешли к тому, что им нравится в раскритикованных восьмидесятых, и примерно на этом этапе она заметила, что Бьерне замолчал…

На «Вольво» включился сигнал торможения, и ей самой пришлось затормозить, чтобы не врезаться в нее. Камилла бросила взгляд через плечо – посмотреть, сможет ли она вывернуться, но там ехал грузовик и пытался обогнать ее на подъеме. Зачем?

…Бьерне ненавидел все, что напоминало о восьмидесятых. Не играло никакой роли, что он только что заглотил тушенное в масле мясо, будто в животе у него была огромная дыра. Он ненавидел восьмидесятые. И точка. Остальные продолжали говорить об одежде и прическах. Тогда было гораздо веселее, чем в девяностые, когда все должны были носить потертые линялые джинсы, и любая одежда, кроме футболок и рубашек в клетку, считалась роскошью.

Этот последний комментарий отпустила Павла, вероятно, абсолютно не осознавая, что Бьерне именно так и одет. Белая футболка под расстегнутой клетчатой рубашкой лесоруба. Или она прекрасно все понимала? В таком случае это было вполне в ее духе. Камилла попыталась спасти ситуацию, сказав, на ее вкус, именно рубашки в клетку могут быть довольно стильными, и в первый раз за двадцать минут Бьерне открыл рот: «Восьмидесятые были, черт возьми, только для гомиков и пидорасов с их проклятыми накладными плечами и всяким дерьмом». Йеркер поинтересовался, в чем разница между гомиками и пидорасами, и, ухмыляясь, поднял свой стакан…

На вишневой «Вольво» опять включился сигнал торможения, и Камилла снизила скорость. Спидометр показывал 125.

…Они выпили. Все, кроме Бьерне, который всячески демонстрировал свое отвратительное настроение. Камилла попыталась перевести разговор на тему работы, и Павла подхватила и принялась рассказывать, как ее начальник сознательно отводит детской литературе последнее место.

«Значит, вам действительно нравится музыка этих гомиков, – прошипел Бьерне. – У них толком не было нормальных инструментов. У таких, как Soft Cell и эта Human League. Проклятые загримированные гомики, которые даже петь не умели!»

Вот так и сказал.

Если они что и умели, так это петь, подумала Камилла и обратила внимание на то, что на заднем стекле «Вольво» перед ней что-то зажглось, что-то зеленое, – а потом опять мысленно вернулась на тот ужин. Йеркер, наверное, действительно напился, иначе он никогда бы не сделал то, что сделал. Что он тогда сказал? Камилла стала вспоминать, а между тем маленькая камера в машине перед ней наводила фокус на ее лицо и направляла зеленый луч на ветровое стекло ее автомобиля.

Точно, вспомнила: «Вот как говорит настоящий пидорас, еще не сделавший каминг-аут, – заорал он и начал петь: – Don’t you want me baby? Don’t you want me ah-ah-ah [28]… – Одновременно он встал со стула, опустился перед Бьерне на колени и начал ласкать его бедра. – You were working as a waitress in a cocktail bar when I met you. I picked you out. I shook you up and turned you around [29]…»

Павла зашлась от хохота, да и ей самой было трудно сдержать смех. Йеркер продолжал петь и кривляться на полу у ног Бьерне. «Turned you into someone new…» [30]Они с Павлой досмеялись до икоты. И она слишком поздно обнаружила, что взгляд Бьерне стал совершенно черным. Она помнит, что он встал так поспешно, что опрокинул стул, повернулся к ней и сказал, что они сейчас же идут домой.

Какая же она была дура, что послушалась его.

Когда они пришли домой, она обратила внимание, как он закрыл дверь, – не только повернув ручку верхнего замка, но и заперев нижний замок на ключ. Он стоял к ней спиной, и она видела, как он положил ключ в карман и глубоко вздохнул, как будто собирался с силами, после чего повернулся к ней…

Внезапно Камилла вскрикнула от обжигающей боли, которая пронзила ей левый глаз. Словно кто-то воткнул ей в глазное яблоко иголку или плеснул в него едкой кислотой. Она закрыла глаза и дотронулась до лица, но не почувствовала там ни иголки, ни кислоты. Она испытывала только концентрированную боль, которая продолжала прожигать ей глазницу.

Уголком правого глаза Камилла увидела, что машина чуть было не съехала на обочину, но ей удалось выровнять ее до того, как не стало слишком поздно. Она перестала кричать и попыталась успокоиться. Что, черт возьми, происходит? У нее произошло кровоизлияние в мозг или закупорка сосудов? Боль еще чувствовалась, но начала стихать и стала не такой невыносимой. Она обливалась потом и в то же время мерзла. Все липло и жало. Она взяла руль левой рукой и поднесла правую руку к правому глазу, чтобы проверить, может ли она видеть левым. Не может. Что это за дурной сон? Или что там, один черт. Самое важное – проснуться.