Стефан Анхем - Жертва без лица [litres]

На втором дыхании все в группе сосредоточились на одном: любой ценой раскрыть дело. Все остальное было второстепенным. Если обычно каждый шел домой к своей семье, то теперь они были семьей друг другу. Все это напоминало ей детство, когда она оставалась ночевать у своей лучшей подружки, где они все выходные играли в куклы или строили что-нибудь из лего. Всегда в пижамах. Переодеться не было времени, и его едва хватало на еду. Все остальное ничего не значило. Все, кроме игры.

Лилья с Муландером быстро подошли, открыли двухлитровую бутылку с колой и налили себе по стакану.

– Если бы мне пришлось выбирать между вином и колой на всю оставшуюся жизнь, я, понятно, выбрала бы колу, – сказала Лилья, выпив стакан до дна.

– Какие ты купила? – спросила Муландер, трогая картонные коробки с пиццей.

– А ты какую хочешь?

– Ну… Наверное, кебаб.

– Бери, – Тувессон протянула ему коробку.

Хотя Муландер не хотел признавать это, в девяти из десяти случаев он выбирал пиццу-кебаб. И съедал половину. Потом ему обычно надоедало, и у него возникало желание попробовать то, что ели другие. Но Тувессон подстраховалась и заказала шесть пицц разных видов.

– А где Утес? Его что, не будет?

– Он заперся в комнате для совещаний и выйдет, как только разберется с граффити, – ответила Лилья.

– Ах, да, – Муландер покачал головой.

– Я знаю, что мы полагаемся на милость божью, – сказала Тувессон. – Но Утес приложил много усилий, и я хочу, чтобы мы отнеслись к этому серьезно. Хорошо?

Муландер и Лилья кивнули, сели и так рьяно принялись за еду, словно были на грани голодной смерти. Съев треть своей пиццы-кебаб, Муландер нарушил молчание.

– А еще что-нибудь выяснили насчет этой Ингелы Плугхед?

– Как сказать, – откликнулась Тувессон. – Этот суперприятный врач прислал письменный отчет об осмотре, в котором, по сути, повторяется то, что он говорил раньше.

– И что он говорил?

– Что само вмешательство выполнено ненастоящим врачом.

– А как это выяснилось?

– Ну, во-первых, использовался стандартный скальпель, который явно совершенно не предназначен для гистерэктомии. К тому же, скальпель не был простерилизован.

– Ой, черт возьми… – Лилья покачала головой.

– Потом, вошли во влагалище вместо того, чтобы пойти простым путем и сделать разрез на животе.

– Вот как, значит, вагинальный способ труднее? – удивился Муландер.

– Да, но для новичка вмешательство было проведено с большой точностью, что не может не произвести впечатление.

Муландер кивнул и отрезал кусок от своей пиццы.

– Кто хочет меняться?

Тувессон и Лилья покачали головами.

– А ты? Что-нибудь выяснила?

Лилья кивнула и запила пиццу колой.

– Честно говоря, я ее не понимаю. Она закончила среднюю школу со средним баллом 5,0. То же самое с гимназией, где она изучала естественные науки. Затем два с половиной года она училась на юридическом факультете в Лундском университете, а потом бросила учебу.

– Бросила ради чего?

– Ради ничего. Это-то и странно. Она пошла кассиром в магазин «AG: s Favör», где, как я понимаю, работает до сих пор. Говорит о потерянной жизни.

– Что еще?

– Да, в 1992 году она сделала аборт, а спустя десять лет ее родители умерли от рака в течение одного года.

– Может быть, преступник лишил ее матки из-за аборта? – спросил Муландер и отодвинул от себя пиццу. – Я хочу сказать, что он отрезал ноги Гленну, который пинался, и руки Йоргену, который дрался. Так почему бы не вырезать матку женщине, которая сделала аборт?

– Если это один и тот же преступник, – заметила Тувессон.

Муландер перестал жевать и с непонимающим видом повернулся к Тувессон.

– Ясно, что один.

– А Риск так не считает, – сказала Лилья. – Он считает, что Плугхед – это уже другой почерк.

– Какой другой? Что он, черт возьми, хочет этим сказать? Сначала ноги, потом руки, а теперь матка, и к тому же все они учились в одном классе. И если это не один почерк, то я не знаю.

– Но Плугхед выжила. И к тому же он ее изнасиловал.

– И? Она ведь первая жертва-женщина, не считая датчанки.

– Это так, но Риск сказал, что она единственная в классе заступалась за Клаеса и брала его сторону.

– Но как мы все теперь знаем, речь теперь идет не о Клаесе, а о ком-то другом… – Муландер замолчал и стал поочередно смотреть то на Лилью, то на Тувессон. – Вы что, совершенно серьезно считаете, что это кто-то другой?

– Честно говоря, даже не знаю, чему верить, – сказала Тувессон.

– И я тоже, – отозвалась Лилья.

– Но я склоняюсь к тому, что это один и тот же преступник, – продолжала Тувессон. – Хотя не исключаю другие возможности. На самом деле, это может быть кто угодно.

– А есть кальцоне с двойной начинкой? – послышался голос Утеса из коридора.

– Разумеется, – Тувессон протянула самую толстую коробку Утесу, который взял ее, не открывая.

– Тогда, пользуясь случаем, рад всех приветствовать, – Утес повел рукой в сторону комнаты для совещаний. Вид у него был по-настоящему довольный.

Тувессон и вся команда вошли в комнату и осмотрелись. Утес провел впечатляющую работу, завесив все стены распечатками фотографий граффити высотой два метра. К каждому фото была к тому же прикреплена записка с информацией, где оно сделано.

– Вау! – воскликнула Лилья. – И все это из школы во Фредриксдале?

Утес кивнул:

– Я думаю, так мы получим самое полное представление.

– Такое чувство, что мы очутились посреди большого общественного туалета, – заметил Муландер.

– Нашел что-нибудь интересное? – спросила Тувессон.

– Я даже еще не начал смотреть, – Утес открыл коробку с пиццей и принялся есть, пока все осматривали стены. – Думаю, сейчас мы сможем сделать это вместе. Если каждый возьмет себе по стене, это займет не так много времени.

Как только Утес заморил червячка, они распределили стены между собой и принялись за дело.

– Сколько у вас «иди на хер»? – спросил Муландер.

– У меня уже три, – отозвалась Лилья.

– А «иди в манду» считается? – уточнил Утес.

– Нет, это совершенно разные вещи, – возразил Муландер. – Это нельзя сделать одновременно. Должен же быть какой-то порядок.

– Во всяком случае, у меня уже есть два первых варианта.

– А куда отнести «Улла у меня соснула»?

Через четверть часа в комнате воцарилась плотная тишина. Словно все осознали, что теперь от них зависит, принесет ли плоды огромная работа, которую проделал Утес. Он не только сфотографировал бросающиеся в глаза четкие граффити на стенах и шкафах. Он также нашел то, что не было заметно на первый взгляд, – под скамьями и на спинках стульев.

На одном держателе туалетной бумаги было написано: «Надеюсь, у тебя есть план Б…», а на обратной стороне сиденья от унитаза: «Гомики срут так же, как обычные люди. Только они считают, что у них получается красивее». Но в основном были надписи типа: «Сесилия – шлюха» «Наш футбол самый лучший, а у прочих – хер вонючий!» «Слипкнот рулит – Хельстрем сосет» «Йорген + Лина» «Рок умер, да здравствует синти-поп!»