Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

Я никак не могла понять, что заставило Сережу написать это чертово признание. Да, улики тяжелые, но они все равно косвенные, и отсутствие алиби еще не позволяет считать человека убийцей. Что, ну что с ним произошло? Может быть, его все-таки бьют?

Все, что произошло сегодня со мной – нападение в подвале, странное ощущение чужого присутствия в доме, задернутые шторы, – все отошло на второй план. Я не думала об этом, я думала только о том, что теперь будет с Сережей, что теперь будет со мной, что будет с нашей жизнью?..

Он брел по пустыне. Вокруг ничего не было, кроме песка – ни деревьев, ни кустов, ни даже барханов, только ровный песок до самого горизонта. Куда он шел, он не знал, но шел, и ноги вязли в песке.

Вдруг он увидел Груню, она стояла и махала ему рукой. Он рванулся к ней, но между ними вдруг возникла воронка, как омут, но только в песке. Неведомая сила засасывала куда-то вглубь струйки песка, зыбучая воронка ширилась, разрасталась, приближалась к тому месту, где стояла Груня. Он крикнул Груне: «Беги!» и кинулся к ней, но чем быстрее бежал, тем быстрее приближалась к ней воронка, он как будто толкал ее к Груне.

Он понял: надо бежать от нее, отводить от нее зыбун. Он повернулся и побежал, увязая в песке. Оглядываясь, он видел, как песчаная воронка двинулась следом за ним, она догоняла его, начинала засасывать, песок под ногами стал текучим, он заскользил, упал, поехал по склону внутрь воронки, глубже и глубже.

Удержаться было нельзя, песок тек между пальцами, он погружался, тонул, задыхался…

– Не гузынь, – строго сказала Ольга, и Сергей проснулся.

«Не гузынь» – значило «не плачь», «не хнычь», «не ной». Ольга, несмотря на всю свою любовь к нему, старалась, чтобы он вырос мужиком, и никогда не поощряла его плаксивости.

– Вырастешь, – говорила она, – в солдаты пойдешь, да начнешь гузынить! Тебя ж засмеют!

Пойти в солдаты не получилось. После того как он попал под машину, его нога так и осталась покалеченной. Со временем он научился ходить, почти не хромая, бегать на лыжах, но больших нагрузок нога все-таки не выдерживала.

Когда бабка переселила его к отцу, он почти перестал бывать у Лавровых. Только на большие семейные торжества отец был обязан являться сам и привозить его. Вряд ли бабка скучала по ним, но совсем вычеркнуть их из состава семьи считала неприличным.

Когда умерла Ольга, он решил, что ноги его больше не будет в доме Лавровых, но отец не позволил ему сделать это.

– Не руби с плеча, – сказал он ему тогда. – Идеальных родственников не бывает. Это семья твоей матери, твоя семья, твоя кровь, твои корни. Мало ли что бывает, люди не ангелы! И мало ли как сложится жизнь. Я не хочу, чтобы ты остался один, без опоры. Семья всегда поддержит, поможет…

Сейчас, в камере следственного изолятора, Сергей горько усмехнулся, вспомнив те отцовские слова. Папа был наивным идеалистом. Когда с ним, с папой, случилось несчастье, никто из Лавровых и пальцем не шевельнул, чтобы хоть чем-то помочь. И сам он оказался на нарах стараниями этой самой семьи, он в этом уверен.

Тогда, много лет назад, он послушался. Не потому, что ждал какой-то помощи и поддержки от Лавровых, просто не мог огорчить отца. Теперь он горько жалел о тогдашней своей слабости. Если бы он тогда порвал с Лавровыми, он не оказался бы сейчас в этой вонючей камере.

Что теперь будет с отцом? Если он выживет, ему потребуется долгая реабилитация, санатории, курорты, дорогие лекарства… Работать он не сможет, будет жить на жалкую пенсию по инвалидности. Груня, конечно, его не бросит, будет помогать, но что она сможет со своей библиотечной зарплатой…

Еще вчера он рассчитывал, что этот идиотизм с его задержанием быстро кончится, все обвинения рассыплются, как карточный домик, он выйдет из тюряги и займется делом. Он даже прикидывал, как бы, не бросая основной работы, подкалымить у Николая Рюмина. Еще вчера…

Он ни в чем не признавался на допросах, и следователь мучился с ним. То строил из себя доброго папашу, уговаривал, убеждал, взывал к совести, то угрожал засунуть его в «пресс-хату», красочно расписывая, что сделают с ним уголовники. Но от Вити, который был теперь его адвокатом, Сергей знал, что друзья «нажали на все кнопки», и полицейским запретили его «прессовать». Он даже сочувствовал следователю, которому досталось такое тухлое дело и который вынужден теперь искать в темной комнате черную кошку, которой там нет.

Но потом подоспели данные экспертиз, и он растерялся. Откуда на его куртке оказалась Вовкина кровь, а в карманах какие-то порошки, которыми травили отца и деда? Он снова почувствовал странный холодок в затылке, как будто кто-то за его спиной готовился спустить курок.

Следователь, наоборот, оживился и с жаром принялся убеждать его признаться и раскаяться. Но он держался. Держался до вчерашнего дня…

Но вчера все изменилось. Вчера на допросе следователь вдруг сказал, что до него дошли сведения, что его, Сергея, сожительница Савичева шляется по свидетелям, шантажирует их, пытается подкупить и склоняет давать ложные показания. Угрозами и шантажом она довела Нину Владимировну Лаврову до инфаркта, что вполне может быть квалифицировано как причинение тяжкого вреда здоровью. Поэтому имеются все основания для задержания Савичевой в качестве соучастницы преступлений.

Он испугался. Представил себе Груньку в камере, в компании воровок и проституток. В то, что она довела бабку до инфаркта, он не поверил. Скорее всего, бабка сама себя накрутила, она это умела, уж он-то знал! Но бегать, расспрашивать, искать правду Груня могла, и не только могла, но должна была, ее он тоже знал. Главное, она попала в поле зрения следствия, а уж как истолковать ее намерения, следствие решит само. Еще Ольга, бывало, говорила: «Закон – что дышло, куда повернул, туда и вышло».

Он испугался и не сумел это скрыть. По азартно заблестевшим глазам следователя, по улыбке, зазмеившейся в уголках губ, он понял, что его испуг замечен и что следователь, нащупав слабое место, теперь будет прицельно бить именно туда. И следователь не стал медлить. Прямым текстом он объяснил, что готов закрыть глаза на преступные намерения его сожительницы в обмен на чистосердечное признание с его стороны.

– Пишешь мне «чистуху», и я о Савичевой забываю, – сказал он. – Могу дать тебе время на «подумать». Хотя чего тут думать-то? Ты все равно попал. Такие улики! Только время теряем тут с тобой.

Откинувшись в кресле, он снисходительно смотрел на Сергея. Он победил, и он знал это.

О чем тут было думать?.. У него не было выбора. Он не мог допустить, чтобы Груня попала в лапы к этому следователю.

Он и так всем приносил несчастье. Мать и бабушка Маша погибли из-за него. Ольга столько лет жила у Лавровых, потому что не могла бросить его. Если бы не он, она могла бы устроить свою жизнь по-другому, уехала бы на родину, как мечтала, и, может быть, не кончила бы свою жизнь в богадельне. А он не успел ее спасти…