Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

А теперь еще и Груня могла попасть за решетку из-за него. Грунечка…

Он с детства знал, что такое тоска. Обычно она накатывала на него, когда приходили гости. Ольга сбивалась с ног, готовя и подавая еду, а он был обязан сидеть в детской вместе с кошкой Мурьяной и не выходить оттуда, не путаться под ногами у гостей.

Сначала он тискал и гладил Мурьяну, но той это быстро надоедало, она выкручивалась из его объятий, запрыгивала на шкаф и дремала там, свесив пушистый хвост, а он прилипал носом к окну и вглядывался в темную улицу. Вот тут-то внутри него и оживала тоска. Она была как черная жирная пиявка, он видел таких в пруду около дачи. Пиявка присасывалась где-то внутри, наверное к самому сердцу, и начинала высасывать из него силы. Он становился вялым и усталым, и весь мир становился черным, как темнота за окном.

В такие минуты вспоминалось все самое плохое – котята, которых родила Мурьяна и почему-то не стала кормить, и они умерли, маленькая птица, которую Женька подстрелил из рогатки, и она тоже умерла… И он тоже умрет однажды, и Оля, и все умрут…

Он не выдерживал и начинал плакать. Он старался плакать беззвучно, но Ольга как-то догадывалась, что он опять «гузынит», и прибегала к нему с чем-нибудь вкусненьким, и ему становилось легче.

Он никому не говорил про черную пиявку, рассказал только Ольге. Она внимательно посмотрела на него и сказала:

– Никому не рассказывай, а то в Голенщину свезут. – И побрызгала на него святой водой.

Что такое эта Голенщина, он не знал, только когда вырос, догадался, что на родине Ольги так назывался сумасшедший дом.

Он рос, обстоятельства его жизни менялись, но черная пиявка регулярно навещала его. Он пробовал с ней бороться, но в результате научился бороться только с самим собой, научился не показывать виду, когда ему становилось плохо.

Черная пиявка засохла и отпала, только когда в его жизни появилась Груня.

Он вспомнил, как впервые увидел Груню в читальном зале Научной библиотеки, куда он приходил работать над диссертацией. Увидел и почувствовал, как по спине прошел холодок, и в груди стукнуло сердце. Он ее узнал! Нет, эту высокую девушку в очках со стрижкой «каре» он никогда в жизни не видел, но он ее знал. Чувство узнавания было таким ярким, таким отчетливым! Как будто давным-давно, может быть, в прошлой жизни, он был вместе с этой девушкой, потом потерял ее, а теперь она наконец-то нашлась!

Он зачастил в библиотеку, и когда ему удавалось увидеть ее в читальном зале, в холле или в библиотечном кафетерии, он чувствовал себя счастливым.

В тот день, когда они наконец познакомились, он ничего не предчувствовал. Просто шел, задумавшись, по аллее университетского парка. Они столкнулись лоб в лоб, и когда он увидел, кто стоит перед ним, потирая лоб и щуря беспомощные без очков глаза, он ошеломленно и растерянно улыбнулся. А когда она засмеялась в ответ, он подумал, что она тоже его узнала…

Два года, прошедшие с той встречи, были самыми счастливыми в его жизни.

…Черная пиявка ожила, когда погиб Вовка. Ожила и стала поедать его изнутри. Он как-то боролся с ней и жил, хотя вокруг все рушилось. Умерли дед и мачеха, отец лежал в реанимации, Лялька Сиделкина превратилась в Аллу Потылицыну и претендовала на роль Вовкиной жены… Наконец, сам он попал в тюрьму… Это была какая-то воронка, засасывающая в себя привычный мир. И на краю этой воронки теперь стояла Груня. Сумеет ли он удержать ее?..

Черная пиявка зашевелилась в груди и вгрызлась в сердце…

Уснуть мне не удалось, а наступившее утро не принесло ни облегчения, ни надежды. Я сползла с дивана и, пошатываясь, как лунатик, побрела в душ.

Придя на работу, я первым делом попала под горячую руку вахтерши, у которой вчера брала ключи от подвала. Оказалось, что я вчера оставила незапертыми обе подвальные двери, нарушив все правила и предписания. А между тем надземный переход оказался в полном порядке, и никаких аварийных работ в нем не велось, и вахтерша уже получила втык от своего начальника, которому позвонила, чтобы выяснить, что там приключилось с надземным переходом. Словом, я ее подставила по всем статьям, а сама неизвестно для чего лазила в подвал, не исключено, что с какими-то нехорошими намерениями, и она обо всем доложит сегодня директрисе.

Я оправдывалась вяло, а потом вообще замолчала, и она, выпустив пар, тоже примолкла и отпустила меня. Мне было все равно. Семь бед – один ответ…

Верка уже все знала от Эдьки, которому вчера позвонил Витя, она горячо мне сочувствовала, то и дело прибегала меня подбодрить и так мне надоела, что я пообещала ее покусать, если она не угомонится.

Наконец все оставили меня в покое, и я, снова впав в лунатическое состояние, дотерпела до конца рабочего дня и вернулась домой.

Дома все было в порядке, шторы были раздвинуты, вечерний город беспрепятственно заглядывал в окно. Меня это мало тронуло, единственное, что слегка царапало – тети-Женины тапочки, по-прежнему смирно стоявшие в уголке прихожей. Они мешали мне снова впасть в полузабытье. Я взяла тапочки и пошла к Ковалям.

Тетя Женя была дома одна и очень обрадовалась мне. Несмотря на мое сопротивление, она затащила меня на кухню и усадила за стол.

– Будешь ужинать со мной, и точка! Отощала совсем, что я скажу твоей матери? Я обещала за тобой приглядывать!

– Я уже ужинала, – вяло соврала я.

– Ничего ты не ужинала, – убежденно заявила тетя Женя. – Что я, не слышала, что ли, когда ты пришла?

Тут тетя Женя права, наши кухни имеют общую стенку, и вся кухонная деятельность у нас друг у друга «на слуху».

– А Эдька где? – вяло поинтересовалась я, чтобы хоть что-то сказать.

– На работу пошел, – вздохнула тетя Женя. – Позвонили, сказали, что работать некому, все болеют. А у него самого сопли только-только подсохли, кашляет, как чахоточный бегемот. И не удержишь, скучно ему дома, помчался! А после дежурства, поди, с дружками-подружками зависнет. Вот что с ним делать? Вернется пьяным – убью! И бог меня простит!

Тетя Женя «убивает» Эдьку по сто раз на дню и каждый раз уповает на божью амнистию.

На плите закипал чайник. Тетя Женя выставила на стол хлеб и свекольный салат с чесноком. Эдька жалуется, что мать в последнее время помешалась на здоровом питании и каждый вечер пичкает его этим салатом, который он называет «наш отпор запору» и ненавидит всей душой. Но мне, едва я учуяла запах чеснока, вдруг дико захотелось есть, у меня даже в животе заурчало.

Я съела и «отпор запору», и гречку с мясом, которая, оказывается, упревала в духовке, и выпила чаю с блинчиками, к которым тетя Женя выставила банку с шоколадной пастой:

– Такую вкусную пасту купила сегодня, с орехами! Целых три банки взяла.