Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

Она поставила дикие, невыполнимые условия, и он заподозрил подставу, но так много было поставлено на карту, так много! Он не мог не рискнуть, не попытаться все вернуть…

Он попытался и проиграл. Проиграл, проиграл! Все пошло к черту, все пропало! Кому теперь достанутся огромные деньги, кому? Папашка Вовчика долго не протянет. Все достанется Сереге-дебилу, вот кому! Он, Сева Князев, старался ради Сереги-дебила! Смешно! Смешно-о! Смешно-о-о!!!

Витя рассказывал, что в конце допроса у Севы случилась истерика. Он хохотал, плакал, бился головой о стены. Припадок был таким сильным, что пришлось вызвать «Скорую помощь»…

Законченный портрет Володи, уже покрытый лаком и вставленный в рамку, стоял на моем столе. Когда я смотрела на него, я испытывала тихий восторг – так мне нравилось, то, что я сделала.

Володя на портрете был таким, каким я его помнила. Он смеялся, блестя глазами и зубами, и невозможно было не улыбнуться в ответ, и нелепо было думать, что он умер. Позади него были цветущий луг и дорога, уходящая за горизонт. Чувствовалось, что Володя вот-вот повернется и уйдет – туда, за горизонт, на другую сторону. Я долго мучилась, стараясь передать не движение, даже не начало движения, а лишь его предчувствие, и у меня это получилось. Володя был еще здесь, на нашей стороне, но уже знал, что уйдет, и словно старался дать нам понять, чтобы мы не плакали, не горевали, а ждали встречи. В картине не было ни одной четкой линии, все было слегка размытым, плывущим, как в тумане, и это создавало странный эффект спокойствия и умиротворения…

Я положила картину в большой полиэтиленовый пакет, оделась и поехала на Южную площадь, в Кардиологический центр.

Нина Владимировна лежала в отдельной палате. Когда я увидела ее, то даже не сразу узнала, так она изменилась! Вместо ухоженной, моложавой пожилой дамы на кровати с высоко поднятой спинкой сидела очень худая старуха с серым лицом в глубоких морщинах.

Я не знала, как она встретит меня и нерешительно остановилась в дверях палаты. Но она, совершенно неожиданно, обрадовалась. Даже улыбнулась мне, даже протянула руку, а когда я подошла, взяла меня за запястье и тихонько пожала.

– Грунечка! – слабым голосом сказала она. – Господи, как же я тебе рада!

– Нина Владимировна! – Я взяла стоявшую у стены белую табуретку, придвинула ее к кровати и села. – Как вы себя чувствуете? Я так виновата перед вами, простите меня!

– Дурочка, чем же ты виновата? – Она слабо рассмеялась и откинулась на подушку. – Ты же, наоборот, меня спасла… Хотя лучше бы ты этого не делала…

– Не говорите так. – Я вынула из пакета картину и протянула ей. – Вот… мне очень хотелось вам подарить…

Она надела очки и стала разглядывать портрет, по ее лицу я поняла, что он ей очень нравится. Она заулыбалась, глаза ее заблестели, и даже румянец появился на щеках. Ее лицо стало таким же, с каким она смотрела на живого Володю.

– Груня!.. – Ее голос дрогнул, она отвернулась, нашарила под подушкой платок и несколько минут молча промокала глаза под очками. Потом снова повернулась ко мне. – Давно хочу тебя спросить, почему ты не стала художником? Ведь у тебя талант!..

Мне часто задают этот вопрос, и обычно я отшучиваюсь, но тут разговор шел в совсем другой тональности, и я ответила серьезно:

– Таких талантов, как у меня, – много. А чтобы быть настоящим художником, надо быть нестандартным, даже где-то сумасшедшим человеком. Понимаете, я слишком нормальная.

Нина Владимировна усмехнулась.

– Понимаю… Но мне кажется, что в один прекрасный момент ты все равно к этому придешь.

– Сойду с ума? – засмеялась я.

– В хорошем смысле. – Она легко коснулась портрета, будто погладила. – Как ты думаешь, ему хорошо там ?

– Конечно, – убежденно сказала я. – Володе всегда и везде будет хорошо. И там ему не грозят зависть и подлость.

Нина Владимировна снова откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ах, если б знать! – с тоской сказала она. – Если бы знать, чем все кончится! Как верно сказано, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Хочешь только хорошего, и сама того не понимая, начинаешь ее мостить – эту адскую дорогу!

Я подумала, что она винит себя за Севу, за то, что сама ввела в свой дом будущего убийцу и позволила ему расти вместе со своими внуками, но она продолжала, и стало понятно, что речь идет о чем-то другом.

– И ведь верно говорят, что грехи отцов падают на детей! Какая страшная плата за твои дела и поступки! И некого винить, кроме себя, и невозможно жить с этой виной, а ты живешь! Не можешь, а живешь!

Она заплакала навзрыд, закрывая лицо руками. Я испуганно вскочила, громыхнув табуреткой. Надо было куда-то бежать, кого-то звать на помощь! Но она успела меня остановить, схватив за руку.

– Нет, нет, не уходи! Я не буду, не буду… Дай мне воды, там, в холодильнике…

Выпив несколько глотков минералки, Нина Владимировна успокоилась. Крепко вытерев лицо платком, она повернулась ко мне и снова заговорила. Я понимала, что ей нужно выговориться и сидела молча, не перебивая, не задавая вопросов.

…В детстве она была очень счастливым ребенком. Единственная дочка человека, известного не только в их городе, но и во всей стране… Отец часто бывал в Москве и за границей, они с мамой ездили с ним. Она бывала на кремлевских елках, она ездила в Артек, и она всегда чувствовала себя главной – в своей школе, в классе, потом на своем факультете, в группе, потом в семье…

На третьем курсе она вышла замуж за Юру Гончарова. Пылкой любви между ними не было, да она и не верила в пылкую любовь. Симпатия, дружба, нормальная физиология, общие интересы – вот и все, что нужно для семейной жизни. Она выбрала человека своего круга, красивого, здорового, увлеченного своей работой, с перспективами карьерного роста, безусловно, порядочного, и считала, что этого вполне хватит для счастья.

Долгое время она жила, вполне уверенная в своем благополучии. У нее было все – уютный дом, любящие родители, прекрасный муж и прекрасные дети. Дочки росли, не доставляя особых хлопот, хозяйство велось без ее участия, все было подано-принято, убрано-постирано-поглажено, жить было комфортно и весело, была масса друзей и подруг, масса развлечений – театральные премьеры, званые вечера и веселые дружеские вечеринки… И ничего другого, казалось, было не нужно. Казалось…

Все изменилось, когда у отца появился новый аспирант, Петр Лешковский. Она рассеянно слушала за обедом, как папа нахваливает нового ученика, ей не было до него никакого дела. Но когда Петр появился в их доме, с ней что-то произошло…

Она никогда не знала, а если бы узнала, то не поверила, что можно лишиться воли, разума, гордости, стыда наконец, просто глядя в глаза мужчины. Нет, она, конечно, читала любовные романы, она знала, что есть любовь, она даже думала, что любовь – это то, что у них с Юрой, но что бывает вот так…