Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

Все пошло прахом, вся прежняя жизнь потеряла смысл. Все мысли были только об одном… Как сказал поэт: «…чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я». Вот и она, вставая и ложась, думала только о том, где и как его увидеть…

Лешковский, конечно, все заметил и все про нее понял, он был опытен в таких делах. И он пошел ей навстречу, между ними завязался роман. Она не позволяла себе заблуждаться, она всегда понимала: то, что она дочка научного руководителя, играет свою роль. Но она ничего не могла с собой поделать…

Она до сих пор не знает, чего больше было в этом ее романе – рая или ада. Она, всегда такая во всем правая, такая авторитетная, образец добропорядочности, теперь была перед всеми виновата – перед мужем, родителями, перед почти взрослыми дочерьми.

Их роман с Лешковским продолжался год, а потом что-то изменилось. Петр стал уклоняться от свиданий. Причины были банальные – занят, приболел… А те свидания, которые все-таки происходили, потеряли былое очарование, стали вялыми, принужденными. Она поняла: все, наступило охлаждение, а скорее всего, появилась другая женщина…

Что с ней творилось тогда – не описать… Могла спиться с тоски, были даже мысли о самоубийстве… Но как-то справилась, устояла. Хватило гордости не выслеживать его, не выяснять окольными путями, как он и кто рядом с ним. Хотя, если бы следила и выясняла, возможно, и не получила бы второго удара, посильнее первого…

Отец, возмущаясь и недоумевая, рассказал, что Лешковский неожиданно отчислился из аспирантуры и срочно уехал. Куда, зачем – неизвестно. Сказал, что по семейным обстоятельствам. Обидно, талантливый мужик, с большими перспективами…

Она почувствовала тогда острую боль в сердце. Уехал… Все кончено… Но оказалось, что еще ничего не кончено…

Где-то через неделю после этого младшая дочь Маша сказала ей, что беременна от Лешковского… Вот кем была та другая женщина, ее собственной дочерью…

Вот когда ей стало по-настоящему больно! Что только не бушевало в ней – и ревность и жалость к Маше, и ненависть к Лешковскому, соблазнившему неопытную девочку, натворившему бед и трусливо сбежавшему, и, увы, любовь, все-таки – любовь… Когда это адское варево в ее душе перекипело и осело, стало ясно одно – надо спасать Машку.

Нельзя было допустить, чтобы ее девочка, внучка академика Лаврова, родила безотцовщину, стала предметом сплетен и толков. Машу надо было срочно выдать замуж.

Претендента в мужья она наметила сразу: Петя Ильин, школьный друг Маши, давно в нее влюбленный. Конечно, никакая ей не пара, из очень обыкновенной семьи, вырос без отца. Но в той ситуации лучшей кандидатуры было не найти. Парень уходил в армию, если быстро, не откладывая, их с Машкой поженить, он и не поймет ничего. Даже то, что парень был тезкой Лешковского, оказалось удачей – в случае чего, Машка не собьется…

Но Машу пришлось уламывать очень долго. Она, видите ли, не хотела «обманывать Петю». Сколько слез было пролито, сколько слов потрачено – и добрых, и злых, – все было бесполезно. Мама, которая, конечно же, все знала, неожиданно встала на сторону Маши, твердила, что нельзя прикрывать грех грехом, бог, мол, накажет. Ей тошно было слушать этот бред, но Маша слушала, соглашалась, упрямилась, и она уже начала терять надежду…

Как раз в это время умер отец… Он был таким незыблемым, казалось, вечным, и вдруг просто не проснулся…

Ей стало не до Машки. Горе, хлопоты, суета – все то, что сопровождает смерть. Похороны, огромная толпа народа, пресса, телевидение, мама, которой то и дело становилось плохо… Ей хотелось куда-нибудь убежать, скрыться, забиться в темный уголок, но приходилось быть спокойной и твердой, она знала, что после смерти отца быть главой семьи придется ей. И ее долг – отстоять честь своей семьи.

Она продолжала уламывать Машу, и та, наконец, сдалась. То ли смерть деда на нее повлияла, то ли отсутствие поддержки со стороны бабушки, которая в это время сильно болела, но Маша наконец пообещала выйти за Петю и сделать все так, как хочет мама.

К матери Пети Ильина ей пришлось ехать самой. Она знала эту женщину, встречалась с ней, когда та работала в ведомственной поликлинике, знала о ее болезни. И она понимала: можно обвести вокруг пальца неопытного мальчишку, но обмануть взрослую женщину, медика, не удастся.

Она чувствовала себя униженной – ей, дочери академика Лаврова, приходилось упрашивать какую-то Ильину не препятствовать своему сыну взять в жены ее дочь. Но она все выдержала. Она честно объяснила, в чем дело, и клятвенно пообещала: Петя в их доме ни в чем не будет нуждаться, ему помогут поступить в институт, после окончания устроят на престижную работу и будут поддерживать и дальше. В случае развода с него ни в коем случае не будут взыскивать алименты, и вообще, ребенок будет носить фамилию матери. И еще: она, конечно, не может освободить Петю от призыва, но сделать так, чтобы его отправили в какую-нибудь благополучную часть, а главное, чтобы он не попал в Афганистан, в ее силах.

Она знала, на какие болевые точки следует нажимать, и Ильина сломалась…

Свадьба была негромкой, ведь дед невесты скончался совсем недавно. Друзья и знакомые удивлялись – зачем так спешить, ведь траур, неприлично. Она объясняла: жених уходит в армию, а дети так любят друг друга… Конечно, партия совсем неподходящая для Машеньки, но что поделаешь – первая любовь, сильное чувство… Папа бы не обиделся, Машенька – его любимая внучка. Живым – живое…

Через месяц после свадьбы новоиспеченный Машин муж уехал по месту назначения, и Нина Владимировна вздохнула с облегчением. Наконец-то все как-то устроилось, и напряжение спало.

Маша вернулась с дачи, где они с Петром проводили медовый месяц, и все пошло своим чередом, но она заметила, что дочь отдалилась от нее, стала какой-то чужой. Но это было даже к лучшему. Незримая тень Лешковского стояла между ними, и с этим ничего нельзя было поделать…

Было непонятно, знала ли Маша об ее отношениях с Лешковским, а если знала, не захочет ли что-то выяснять, что-то спрашивать. Это было бы невыносимо. Поэтому Машино отчуждение даже радовало ее. Ей до сих пор непонятно, знала ли Маша…

А потом родился Вовка…

Когда она увидела его в первый раз, она глазам своим не поверила – это был просто клон Лешковского. Младенцы в этом возрасте редко бывают так похожи на родителей, но тут сходство было просто уникальным!

Мир снова засверкал яркими красками, у нее снова был любимый мужчина. Крохотный, беззащитный, такой драгоценный! Это снова была любовь, но на этот раз ничем не замутненная – в ней не было ни вины, ни унижения, ни ревности…

Она готова была сутками сидеть у его кроватки, кормить, мыть, пеленать. Ей казалось, что Маша все делает не так, что она, того и гляди, уронит, утопит, обожжет, простудит, недокормит, перекормит… Мама приходила на помощь внучке, говорила строго: «Нина, это Машин ребенок!» Она опоминалась, временно отступала, но только временно…