Виктория Платова - Странное происшествие в сезон дождей

Интересно, носят ли летчики-камикадзе такие специальные свитера?

Спросить об этом у Паоло никак не представляется случая; вечно он все портит в самый последний момент — ехидной репликой или колким замечанием. Вот и теперь идиотский совет постричься, а ведь Паоло даже не знает, как выглядит Дарлинг! В подражание Паоло она никогда не выкладывала своих фотографий, а на аватарах последовательно представала:

— Фаиной Раневской;

— Розовой Пантерой из мультфильма;

— английской актрисой Тильдой Суини, чей инфернальный облик сносит башню капитальнее, чем облик любой голливудской красотки;

— банкой арахисового масла;

— японской гейшей с гравюры Утамаро — в пару к летчику-камикадзе;

— кольцами Сатурна (не продержавшимися и двух дней ввиду их унылой безыдейности);

— сироткой Понетт из одноименного фильма.

Над горестной судьбой Понетт Дарлинг обливалась слезами всю прошлую зиму и даже выдала на-гора целую серию постов о детском восприятии смерти близкого человека. Не то чтобы посты были как-то по-особенному философичны — но они были искренними, исполненными самого настоящего чувства. Французская малютка Понетт, сама того не подозревая, принесла в копилку Дарлинг еще с десяток френдов: таких же сентиментальных, как она сама. Отягощенных ранними потерями, но получившими взамен нечто гораздо более ценное: опыт горя, который делает любую человеческую жизнь небессмысленной. Так однажды выразился Паоло, правда, совсем по другому поводу. А по поводу Понетт… Он не нашел ничего лучше, чем присоветовать Дарлинг (если уж ей так хочется поплакать) еще один слезоточивый фильм. На этот раз — про собаку. «Хатико», вот как он назывался.

У собак собственное представление о смерти близкого человека, но влезть в собачью шкуру еще труднее, чем в шкуру шестилетней девочки Понетт. Так что публично анализировать верность пса породы акита-ину Дарлинг не стала, ограничившись абсолютно приватными рыданиями в темноте кинотеатра и троекратным прослушиванием саундтрека к фильму.

Дарлинг тоже исповедует принципы верности. Даже своим волосам.

Длинные, светло-русые — они едва ли не единственная ее ценность. И всех своих немногочисленных парней она ловила исключительно на волосы, так они хороши. За всю жизнь Дарлинг кардинально стриглась всего лишь раз, и то не добровольно. Когда ей было четырнадцать, ее обкорнала семилетняя Лерка — прямо во сне. До сих пор Дарлинг во всех подробностях помнит ужас того утреннего пробуждения: еще перед сном волосы были при ней, лежали смирнехонько на подушке — и вот пожалуйста, их нет! А есть голова в чудовищных проплешинах и жалкие клочки рядом с кроватью. На истошный крик Дарлинг прибежала испуганная мама, по косвенным уликам моментально вычислившая виновника. И пока Дарлинг билась головой о зеркало в ванной, вооруженная офицерским ремнем мама рыскала по дому в поисках «дрянной девчонки и божьего наказания, она меня в могилу сведет!». Перемазанная клеем «Момент» Лерка обнаружилась в кладовке, где при свете папочкиного карманного фонарика пыталась присобачить Дарлинговы роскошные пряди к своим жидким косицам. Стоически выдержав пятиминутную порку, Лерка заявила, что нисколечко, ни на ноготок не жалеет о содеянном. И что ее сестра Дашка — жадина-говядина и вообще дура, а она, Лерка, напротив, самая настоящая принцессочка. А принцессочкам волосы всяко важнее, чем каким-то там Дашкам, тем более что у Дашки скоро вырастут новые, а Лерке и старые бы подошли, и никому бы не было обидно. И все бы радовались, и были бы чрезвычайно довольны друг другом, и в воскресенье пошли бы в ЦПКиО есть сахарную вату.

Будь дома папочка, он нашел бы слова утешения для безутешной Дарлинг, и доходчиво объяснил бы Лерке всю низменность ее поступка, и успокоил бы грустную маму. Но папочка был далеко, в своих морях, у берегов Новой Зеландии, — так что из скандала пришлось выпутываться самим. И хотя Дарлинг дала себе слово, что не будет разговаривать с Леркой до конца жизни, хватило ее ровно на неделю, да и волосы стали потихоньку отрастать. Еще неделю дулась сама Лерка, но в конце концов оттаяла и она — как же иначе, все принцессочки славятся великодушием.

Странно, что этот — весьма примечательный — случай из детства не получил своего отражения в ЖЖ. Наверное, имеет смысл изложить его сейчас: вот и получится изысканный и полный несомненных художественных достоинств ответ на нелепое предложение Паоло изменить внешний облик.

Дарлинг все еще думает, как бы половчее изложить историю в деталях, когда от Паоло приходит эта судьбоносная ссылка. С короткой припиской: «Давно хотел вас познакомить». Пройдя по ссылке, Дарлинг обнаруживает плакат с парочкой большеголовых мультяшных придурков, еще более нелепых, чем легендарная Розовая Пантера. Во всяком случае, гораздо менее обаятельных.

A BOUT DE SOUFFLE— вот что написано на плакате. В верхней его части. В нижней, прямо под ногами придурков, расположились три имени:

Jean-Luc Godard

Jean-Paul Belmondo

Jean Seberg.

Исходя из крупности десуффле-шрифта, легко понять, что это и есть ключ к плакату. Трех минут, проведенных в Гугле, вполне достаточно, чтобы узнать главное: A Bout de Souffle — никакая не мультяшка, а культовый фильм 1959 года, с которого началась французская новая волна. Ссылок на него не меньше, чем на суперраскрученный «Аватар».

А может, даже больше.

Конечно же, Дарлинг слышала о Годаре и даже успела поскучать на парочке его (чересчур концептуальных) фильмов. А душка Бельмондо и вовсе друг их семьи, любимый папочкин актер. Каждый раз, возвращаясь из рейса, он обязательно просматривает «Чудовище», а уходя в рейс — «Великолепного», чтобы плавать было веселее. Интересно, какому кретину пришла мысль изобразить восхитительного Жан-Поля в виде мультяшки? Папочке уж точно не понравился бы этот плоский рисованный тип в шляпе. Он бы вообще никому не понравился!..

То же можно сказать о втором рисованном типе, в футболке с короткими рукавами и штанах-дудочках, — наверное, это и есть Jean Seberg. На сей раз не Жан — Джин.

Джин — девушка. Актриса.

Американская, как утверждает всезнайка Интернет. Он же выдает Дарлинг кучу изображений Джин — не рисованных, а настоящих.

Настоящая Джин застает Дарлинг врасплох — предупреждать надо, господин камикадзе!.. Стоять на пороге настоящей Джин — все равно что стоять на пороге удивительного открытия. Стоять на пороге настоящей Джин — все равно что стоять на пороге двери, ведущей в преисподнюю. Сутки напролет Дарлинг открывает для себя Джин. Девушку-актрису, проснувшуюся знаменитой в пятьдесят девятом. Женщину-актрису, которой не очень-то везло после пятьдесят девятого. Ни в жизни, ни в кино. Сутки напролет Дарлинг продирается сквозь Джин, осколки ее исполненной трагедий жизни больно ранят. Джин — не крошка Понетт, не верный пес Хатико, отделаться от нее потоком очищающих слез не получится, как ни старайся. В этом потоке не утопишь агентов ФБР, устроивших самую настоящую охоту на нее. И террористов из «Черных пантер», сосавших из нее деньги. А всему виной… Господи, ну разве сочувствие к чернокожим и чувство неизбывной вины перед ними могут быть виной? Джин прекраснодушна и хрупка, как цветок, несмотря на ее паранойю, боязнь темноты, психиатрические клиники, алкоголизм и пристрастие к наркотикам. Несмотря на самоубийство в сорок один. Дарлинг леденеет не от самого факта самоубийства — возможно, оно и было избавлением для Джин, и даже скорее всего. Но от того, что произошло потом, не избавиться, ведь Джин нашли не сразу. А только через одиннадцать дней — в машине на окраине Парижа. Ее полуразложившееся тело было завернуто в старое одеяло. Укутано в старое одеяло. Наверное, прежде чем накачаться алкоголем пополам со снотворным, Джин почувствовала, что замерзает, и ей захотелось тепла. Не человеческого, а просто тепла. И чтобы не холодел кончик носа, как у Дарлинг, когда она слушает кул джаз. А может, Джин не хотела, чтобы ее нашли, вот и спряталась под одеялом, прежде чем умереть. А может, она хотела, чтобы ее искали не здесь, а там — в пятьдесят девятом. И чтобы искали не ее, а сногсшибательную годаровскую предательницу Пат.