Эдгар Уоллес - Четверо Благочестивых. По обе стороны закона

Редактор подошел к своему столу.

— Если вы — один из «Четырех», вы получите свою награду… И часть прямо сейчас. — Он нажал кнопку, и в дверях появился посыльный. — Сходите в наборный цех, скажите печатнику, чтобы до моего распоряжения не отпускал своих людей.

Внизу, в подвале, печатные машины уже громыхали вовсю, извергая первые номера утренних новостей.

— Итак, — редактор повернулся к Тери, который неуверенно переминался с ноги на ногу, пока отдавались указания. — Теперь расскажите мне все, что вам известно.

Тери не ответил, он смотрел на пол, себе под ноги.

— Награда и помилование, — упрямо пробормотал он.

— Да что вы канитель тянете? — нетерпеливо воскликнул Уэлби. — Получите вы и свою награду, и помилование. Расскажите, кто эти «Четверо благочестивых»? Кто остальные трое? Где их найти?

— Здесь, — произнес ясный отчетливый голос позади него.

Он повернулся и увидел незнакомца, который, войдя в кабинет, прикрыл за собой дверь и остановился, осматривая троих. Мужчина был во фраке, лицо его скрывала большая, ото лба до самого подбородка, маска. В опущенной руке его был зажат револьвер.

— Я — один из них. Остальные двое ждут у здания.

— Как вы сюда попали?.. Что вам нужно? — вскричал редактор и потянулся к ящику стола.

— Уберите руку! — тонкий ствол револьвера резко поднялся. — Как я сюда попал, вам расскажет ваш швейцар, когда придет в сознание. А пришел я сюда потому, что хочу спасти свою жизнь… По-моему, вполне разумное желание. Если Тери заговорит, меня можно считать покойником, поэтому я собираюсь помешать ему. Против вас, джентльмены, я ничего не имею, но, если вы попытаетесь встать у меня на пути, я убью вас, — просто сказал он. Все это время он говорил по-английски, Тери же, с округлившимися от страха глазами, раздувая ноздри, прижимался спиной к стене и часто дышал.

— Ты, — сказал человек в маске на испанском, повернувшись к охваченному ужасом доносчику, — хотел предать товарищей… ты хотел помешать великому делу, поэтому будет справедливо, если ты умрешь.

Он поднял руку и нацелил револьвер в грудь Тери. Тери повалился на колени, судорожно пытаясь произнести слова молитвы, но из его горла вылетали только отдельные звуки и обрывки фраз.

— Господи Боже, нет! — закричал редактор и бросился вперед.

Револьвер повернулся в его сторону.

— Сэр, — тихо, почти шепотом, твердо произнес незнакомец, — ради Бога, не заставляйте меня убивать вас.

— Я не позволю вам совершить хладнокровное убийство! — бледнея от гнева, яростно вскричал редактор и ринулся вперед, но Уэлби удержал его.

— Это бессмысленно, — прошипел он. — Разве вы не видите? Мы уже ничего не можем сделать.

— Можете, — произнес замаскированный и опустил револьвер.

Прежде чем редактор успел что-то произнести в ответ, в дверь постучали.

— Скажите, что заняты, — револьвер снова нацелился на Тери, который, скрючившись, лежал бесформенной грудой у стены и всхлипывал.

— Уходите, — выкрикнул редактор. — Я занят.

— Печатники ждут, сэр, — сообщил из-за двери посыльный.

— Итак, — спросил редактор, когда шаги посыльного стихли. — Что мы можем сделать?

— Вы можете спасти этому человеку жизнь.

— Как?

— Дайте слово чести, что позволите нам с ним уйти, не станете поднимать тревоги и не покинете этой комнаты в течение четверти часа.

Редактор заколебался.

— Откуда мне знать, что вы не убьете его, когда окажетесь в безопасности?

Мужчина с револьвером усмехнулся.

— А откуда мне знать, что вы не поднимете тревогу, как только я выйду из комнаты?

— Я мог бы дать слово, сэр, и этого было бы достаточно, — сдержанно произнес редактор.

— А я мог бы дать свое, — был спокойный ответ. — И, поверьте, мое слово еще ни разу не было нарушено.

В голове редактора происходила нешуточная борьба. В его руках находилась величайшая история века, еще минута — и он бы выжал из Тери тайну «Четверки».

Даже сейчас смелый бросок мог бы решить все… К тому же внизу ждут печатники… Но перед ним с револьвером в руке стоял решительный, готовый на все человек, и редактор сдался.

— Я соглашаюсь, но против своей воли, — сказал он. — Хочу предупредить: для вас арест и наказание неизбежны.

— К сожалению, — человек в маске слегка поклонился, — я не могу с вами согласиться… Кроме смерти нет ничего неизбежного. Пошли, Тери, — перешел он на испанский. — Слово кабальеро, я вас не трону.

Тери помедлил секунду, а потом, повесив голову и глядя в пол, шагнул вперед.

Человек в маске на дюйм приоткрыл дверь, прислушался, и в этот миг в голову редактора пришла мысль, возможно, самая удачная за всю его жизнь.

— Послушайте, — быстро проговорил он, снова превращаясь в журналиста, — вы не согласитесь, когда вернетесь домой, написать для нас статью? Никаких тайн можете не выдавать… Просто расскажите, что вами движет, опишите свой raison d’étre [26] Смысл жизни (фр.). .

— Сэр, — ответил незнакомец в маске, и в голосе его послышались восхищенные нотки, — я чувствую в вас настоящего художника. Статья будет доставлена вам завтра.

После этого дверь открылась, и двое мужчин вышли в темный коридор.

На следующий день кроваво-красные плакаты, осипшие уличные мальчишки-продавцы газет, аршинные заголовки и столбцы жирного шрифта на газетных страницах возвестили миру, насколько близка была «Четверка» к провалу. Пассажиры поездов, вчитываясь в лежащие на коленях газеты, рассуждали о том, как бы они поступили на месте редактора «Мегафона». Люди перестали говорить о войнах и о голоде, о засухе и об уличных происшествиях, о парламенте, об обычных убийствах, о германском кайзере, чтобы сосредоточиться на главной новости дня. Приведут ли «Четверо благочестивых» в исполнение свое обещание? Другими словами: убьют ли завтра министра иностранных дел?

Остальные темы были позабыты. Всех занимало лишь убийство, о котором объявили месяц назад и которое должно состояться завтра.

Неудивительно, что вся лондонская пресса отвела бóльшую часть своих страниц появлению и столь скорому исчезновению Тери.

«…Трудно понять, — сокрушалась „Телеграф“, — почему, держа злодеев в руках, журналисты одной скандальной дешевой газеты позволили им уйти и продолжать строить козни против нашего выдающегося государственного деятеля, чья беспримерная… Мы говорим „если“, поскольку, к сожалению, в наши дни дешевой журналистики к любому рассказу, появляющемуся на страницах падких до сенсаций бульварных листков, нужно относиться с известной долей недоверия. Итак, повторимся, если эти головорезы действительно прошлым вечером побывали в редакции…»