Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Подошел Пуаккар, и они немного постояли рядом. Потом краем глаза Манфред заметил, что поручившийся за них юноша неторопливо направился в их сторону. Подойдя, он сказал:

— Через час приходите в ресторан «Реджори» на Кингз-кросс. Я буду там. — Незнакомец, как и они, говорил по-арабски. Если Манфреда это и удивило, виду он не подал.

Они пробрались через толпу, окружившую здание (новость о полицейском рейде разлетелась по всему Ист-Энду с быстротой молнии), и заговорили, только когда дошли до «Олдгейт-стейшн».

— Неожиданное начало для нашего предприятия, — заметил Манфред. По его лицу невозможно было определить, огорчает это его или радует. — Я всегда считал, что арабский лучше других языков подходит для тайн… Век живи, век учись, — философски добавил он.

Пуаккар внимательно посмотрел на свои ухоженные ногти, как будто искал в них объяснение необычной ситуации.

— Да, это что-то новенькое, — произнес он таким тоном, будто обращался к самому себе.

— С ним могут возникнуть осложнения, — прибавил Джордж, а потом сказал: — Впрочем, поживем — увидим.

Молодой человек, с которым они познакомились при столь необычных обстоятельствах, пришел в условленное место с небольшим опозданием. Но чуть раньше в ресторан, немного прихрамывая, вошел другой человек, он приветствовал их грустной улыбкой.

— Вы ранены? — спросил Манфред.

— Пустяки, — беззаботно отмахнулся тот. — Так что означает ваш загадочный телефонный звонок?

Манфред в двух словах обрисовал события этого вечера. Мужчина выслушал его, сохраняя строгое молчание.

— Любопытно… — начал он, но предупреждающий взгляд Пуаккара заставил его замолчать — в ресторане появился тот, о ком они говорили.

Молодой человек подсел к их столику, взмахом руки отогнав вившегося вокруг него официанта.

Какое-то время четверо сидели молча. Первым заговорил неизвестный.

— Я — Бернард Кортлендер, — просто сказал он. — А вы — те, кто называют себя «Четверо благочестивых».

Они не ответили.

— Я видел, что это вы выстрелили, — ровным голосом продолжил он, — потому что наблюдал за вами с того мгновения, когда вы вошли в зал, и когда полиция затеяла это опознание, я решил помочь вам, рискуя жизнью.

— То есть, — холодно вставил Пуаккар, — вы не побоялись, что… мы убьем вас?

— Совершенно верно, — кивнул молодой человек. — Любому со стороны это показалось бы дьявольски неблагодарным поступком, но я достаточно хорошо знаю правила игры и прекрасно понимаю, что это было бы самым логическим исходом моего вмешательства. — Тут он повернулся к Манфреду, который сидел в расслабленной позе, откинувшись на роскошные красные подушки, и заговорил так, будто обращался только к нему: — Вы так часто давали понять, что человеческая жизнь — самый незначительный фактор в ваших планах, что, если моя жизнь… или даже жизнь кого-то из вас помешает вам добиться своих целей, вы, не задумываясь, принесете ее в жертву… Вот так! — Он щелкнул пальцами и замолчал.

— Продолжайте, — только и сказал Манфред.

— Мне известны ваши подвиги, — вновь заговорил странный молодой человек. — Да и кто о них не слышал?

Он вынул из кармана бумажник и достал из него газетную вырезку. Никто из трех слушавших его мужчин даже не посмотрел на бумагу, которую он разложил на белой скатерти. Их взгляды были устремлены на его лицо.

— Вот список убитых… во имя правосудия, — сказал Кортлендер, разглаживая вырезку из «Мегафона». — Людей, которым законы этой страны неписаны, эксплуататоров и распутников, грабителей казны и растлителей молодежи… Людей, которые покупали и продавали «правосудие». — Он снова сложил бумагу. — Я молился о том, чтобы когда-нибудь встретиться с вами.

— Продолжайте, — все тем же бесстрастным голосом повторил Манфред.

— Я хочу работать с вами, стать одним из вас, разделить вашу жизнь и… — он заколебался, а потом серьезно произнес: — И, если понадобится, смерть.

Манфред медленно кивнул и посмотрел на мужчину, который хромал.

— Что скажете, Гонзалес? — спросил он.

Леон Гонзалес был прекрасным физиономистом. Молодой человек знал это, он повернулся и встретил устремленный на него оценивающий взгляд.

— Энтузиаст, мечтатель и интеллектуал, конечно же, — медленно произнес Гонзалес. — Надежен. Это хорошо. И уравновешен — это еще лучше. Но…

— Но? — настороженно поинтересовался Кортлендер.

— Подвержен страсти, а это плохо, — вынес вердикт Гонзалес.

— Ее можно научиться сдерживать, — спокойно возразил молодой человек. — Мне пришлось иметь дело с людьми, которые соображают лихорадочно и действуют необдуманно. И этим грешат все организации, которые борются со злом беспорядочными преступлениями, чувства превращают в чувствительность и королей путают с монархией.

— Вы состоите в Красной сотне? — спросил Манфред.

— Да. Но только потому, что Красная сотня помогла мне пройти несколько шагов по той дороге, которую я избрал.

— В каком направлении?

— Кто знает? — ответил юноша. — Прямых дорог не бывает, и нельзя судить о своем предназначении по тому, куда тебя привели первые шаги.

— Я не буду объяснять, чем вы рискуете, — сказал Манфред. — Не стану я объяснять и того, какую ответственность вы хотите возложить на свои плечи. Вы богаты?

— Да, — безразлично кивнул Кортлендер. — Мне принадлежит большое имение в Венгрии.

— Я задал этот вопрос неспроста, хотя, если бы вы были бедны, это не повлияло бы на наше решение, — сказал Манфред. — Вы готовы продать свое имение… Буда-Грац, если не ошибаюсь… ваше высочество?

Впервые молодой человек улыбнулся.

— Я не сомневался, что вы узнали меня, — сказал он. — Что касается моего имения, я готов продать его, не глядя.

— И вырученные деньги передать мне?

— Да, — быстро ответил Кортлендер.

— Без права возврата?

— Без права возврата.

— И если вам покажется, — медленно произнес Манфред, — что эти деньги мы используем для собственной выгоды, вы не сделаете исключения?

— Не сделаю, — твердо произнес решительный молодой человек.

— А гарантии? — поинтересовался Пуаккар и слегка подался вперед.

— Слово Гап…

— Довольно, — прервал его Манфред, — мы не нуждаемся в ваших деньгах… Хотя деньги — это самое сложное испытание. — Немного поразмыслив, он заговорил снова: — Женщина из Граца, — отрывисто произнес он. — Возможно, ее придется убить.

— Жаль, — с сожалением произнес он, и на этом его испытание было закончено, хоть сам он о том и не догадывался. Чрезмерная уступчивость и готовность во всем соглашаться с «Четверкой», даже с их самыми жесткими решениями, любая мелочь, способная указать на отсутствие внутреннего равновесия, которое требовало их слово, стала бы для него приговором.